Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— С чем пожаловал, боярин Телепнёв? Коль с добрыми вестями, садись к столу, — поднявшись навстречу, ответил боярин Гавриил, не уступающий в богатырской стати Ивану.
— И посидел бы за бражкой, да час дорог. Государь требует служилого Фёдора во дворец. Да не мешкая.
Степан Иванович подошёл к Ивану Овчине, в глаза заглянул.
— Я взамен не гожусь? — спросил он.
— Нет, боярин Степан, ты своё отслужил. А Фёдору пора, потому как ищем с утра.
— Вот и искал бы в подклете, куда замкнул, — уколол Фёдор Овчину.
— Что
Фёдор надел тёплый, сухой кафтан на меху, который дал ему со своего плеча Андрей, поклонился отцу, матушке, братьям.
— Не судите меня, родимые, всё будет у меня путём. Ежели завтра не явлюсь, княжне Ульяне передавайте: пуще прежнего она люба мне. — С тем и покинул Фёдор палаты братьев.
Боярин Степан поспешил следом за сыном, проводил до ворот.
— Федяша, ежели что, дай знать о себе, — попросил он.
— Как получится, батюшка, — ответил Фёдор и скрылся за воротами.
Иван Овчина ждал его и отдал повод своего коня. Сам отобрал чалого у воина Шигоны, сказав ему:
— Ты промнись до палат князя. Да передай, ежели дома, что Фёдор Колычев в строю.
На коротком пути к Кремлю Фёдор спросил Ивана Овчину:
— Зачем я нужен во дворец? Я ведь токмо княгине служил.
— Сие ведомо лишь Господу Богу и государю, — ответил воевода. — Да ты не переживай, служба молодцу не в тягость.
У крыльца великокняжеского двора всадников встретил окольничий Дмитрий Шуйский. Сказал Фёдору, когда тот спешился:
— Иди за мной. — И повёл его во дворец, но не в покои князя Василия.
Фёдор пытался разгадать, что и кому от него чего-то нужно, в чём он виновен, да и есть ли за ним та вина? И ничего путного в голову не приходило. Вина, оказывается, была. И когда Дмитрий Шуйский распахнул дверь покоя и Фёдор неожиданно для себя увидел князя Шигону, у него ёкнуло сердце. И не напрасно. Князь зло спросил:
— Зачем ты путался ноне под ногами? Зачем кружил близ монастыря? Тебе ещё за матушкину титьку держаться, а ты в государевы дела встреваешь!
— Князь Иван Юрьевич, я служу великой княгине, и мне велено охранять её покой, защищать жизнь. То я и исполнял в меру своих сил.
— Ишь ты, разумник! Или без тебя некому о ней позаботиться? — отчитывал Фёдора Шигона. И уже более спокойно продолжал: — Тебе одна дорога к милости государевой: послужить ему верой и правдой. Потому завтра тебе день на сборы в дальний путь. А куда и зачем, всё сказано будет перед выездом. Ночь ноне проведёшь в караульне. Отлучаться не смей. Да и не уйдёшь. Быть тебе под надзором.
— То-то во благо. Хоть отосплюсь, — улыбнулся Фёдор.
— Отоспишься. Утром поедешь с Семёном на Колымажный двор. Там и будешь собираться в путь. Возьмёшь меховые охабни и всё другое тёплое... — Шигона смотрел на Фёдора почти по-отечески: дескать, я на тебя шумлю, но сие для порядка. И тут же осведомился о том, чего Фёдор и предположить не мог: — Да, хотел тебя спросить вот о чём. Ты Алексея Басманова знаешь?
— Знаю.
— А в Москве не встречался?
— Думал, да всё некогда было.
— Он с князьями Голубыми-Ростовскими вроде бы сродники?
— Того не ведаю.
— Они его чтят, говорят, славный парень.
— Я бы им поверил, ежели бы так отозвались.
— Ну да ладно. Это я всё к слову, — заторопился князь Шигона. — Иди отдыхай да справляй, что велено.
За дверью покоя Фёдора ждал князь Дмитрий Шуйский, который повёл его в караульное помещение. Там князь ввёл Фёдора в малый покой, что за общинной палатой, и сказал:
— Тебе здесь тихо будет. — И предупредил: — А наперёд держи ухо востро. — С тем и ушёл.
Оставшись один, Фёдор присел на топчан, застеленный войлоком, и попытался разобраться, что с ним происходит. Да, будучи сообразителен, понял, что ему поручается тайное государево дело. Вот же и предупредили Шигона и Шуйский, чтобы не вынюхивал суть того дела, чтобы держал ухо востро, дабы избежать неприятных последствий. Что ж, в свои девятнадцать лет Фёдор понимал сложность и ответственность поручения, кое, ежели не выполнит и нарушит запрет, может обернуться для него многими бедами. Споткнулся Фёдор в догадках, когда подумал, зачем было нужно Шигоне выспрашивать его об Алексее Басманове. «Ладно, поживём — увидим», — отмахнулся он от загадки и завалился спать. Но ни Колычев, ни Шигона не предполагали, что поездка Фёдора в северные земли обернётся жестокой опалой в первую голову для князя Ивана Шигоны.
Ночью на Москву выпал обильный снег. К утру покрепчал мороз. Москвитяне радовались новому наряду стольного града, потому как устали от слякоти и грязи. Под снежным покровом Москва преобразилась, посветлела, прибавила простому люду расторопности, удали. И лихие кони уже помчали лёгкие сани по московским улицам. Ещё колдобины давали себя знать, сани прыгали на них, переворачивались, да не беда, коль на душе светло и весело. По церквам звали верующих на богослужение, колокольный звон плыл над городом. Да пуще всего в Кремле благовестили храмы. Там ведь три новых собора, поднятые в поднебесье милостью, упорством и усердием великого князя всея Руси Ивана Третьего, удивляли и радовали москвитян малиновым звоном своих колоколов.
По первому снегу жизнь в стольном граде забила ключом. По палатам, по теремам, домам и избам — разговоры, шёпот, тайные встречи, и всё по поводу того, что государь Василий гоголем ходит по дворцу, усы укоротил, бороду сбрил, кафтаны атласные что ни день меняет. В Благовещенском соборе не Богу, а невесте молится. Княжна Елена Глинская ему свет затмила. «И чем она его прельстила? — удивлялись москвитяне. — Русских-то кровей в ней ни на полушку!» «А уж лютости, лютости, всем ведьмам достанет!» — добавляли бойкие. «Но и красой всех затмевает!» — рассуждали краснокафтанники по вечерам на Тверской улице. Так с утра до вечера шли по Москве пересуды того, что вершилось в Кремле.