Честь
Шрифт:
Отец дьякон очевидно просто забыл данное им обещание, а Жоржик, по скромности, стеснялся напомнить о нем, и так текли дни и недели, однако скоро представился счастливый случай. Воспитатель Жоржика, полковник Димитрий Васильевич Гусев, в день Дмитрия Солунского. который в этом году упал на воскресение, праздновал день своего Ангела. В просторной столовой после молебна, отслуженного настоятелем корпусной церкви, в сослужении с отцом дьяконом, все сели за именинный стол, уставленный закусками и пышущими жаром пирогами Могучий батюшка ел много и сочно, пил мало и то только красное церковное вино. За столом было патриархально весело. Батюшка, отличный рассказчик, картинно передавал немногочисленным слушателям эпизоды и курьезы, с которыми ему пришлось встретиться
Стих легкий смех после очередного рассказа… Батюшка мясистой рукой поднял снизу пушистую бороду, опустил в нее лицо, закрыл глаза, словно собирал в памяти мысли для нового рассказа, как вдруг воздух прорезал нерешительный, но звонкий голос Жоржика:
— Батюшка, расскажите про жизнь Георгия Победоносца.
Батюшка от неожиданности отпустил бороду, глазами отыскал потонувшего на стуле кадета, и ласково глядя на него поверх очков, спросил:
— А тебе зачем?
— Он Георгий… Я давно обещал рассказать ему, да забыл, — виновато произнес чуть чуть охмелевший отец дьякон.
— Похвально, отче Георгие… пойдем в твою комнату… Я расскажу тебе, — сказал батюшка, вытирая салфеткой сочные губы, и подымая из за стола могучее тело.
Они вошли в комнату. Батюшка сел на кровать, посадил Жоржика на колени и правой рукой прижал к себе. Густо малиновая рипсовая ряса, отдающая ароматом, не то ладана, не то пачули, приятно холодила разгоряченное от волнения лицо Жоржика. Камни наперстного креста горели разноцветными огнями.
— Возьмись за крест, закрой глаза и слушай, — после паузы, тихо сказал отец Михаил.
«В начале 4-го столетия, во времена царствования Римского Императора Диоклитиана, при его дворе был молодой военачальник Георгий. Император скоро заметил его, оценил и полюбил за красоту и мужество. В 20 лет Георгий уже имел чин военного трибуна и много отличий за личную храбрость. Император был язычником-идолопоклонником и отличался особой жестокостью и нетерпимостью к христианам. В его царствование гонения на невинных христиан приняли ужасные размеры. Но этого было мало жестокому императору. Однажды, в городе Никомидии, он собрал совет приближенных и военачальников для решения вопроса, каким способом истребить христиан. Узнав об этом, Георгий поспешил на совет. Прибыв туда, он, перед всем собранием, объявил себя христианином и обращаясь к императору громко сказал: „Долго ли тебе, Царь, и вам, князья, советники и военачальники, совершать злые дела под предлогом закона? Долго ли будете преследовать невинных христиан, которые никого не обижают, а, наоборот, подают пример благочестивой жизни? Вы заблуждаетесь, поклоняясь идолам… Иисус Христос есть истинный Бог“.
Обезумевший от гнева, Император лишил Георгия всех воинских отличий и, как христианина, заточил в темницу, где его подвергали страшным пыткам. Несколько раз Георгия водили к императору на допрос. Грозный повелитель унижался перед Георгием, предлагал ему новые почести, обещал вернуть все отличия, если он оставит христианство и принесет жертву идолу. Георгий был непоколебим, продолжал славить Христа, а на угрозы новых пыток, ответил императору:
„Неужели ты думаешь, царь, что эти ничтожные страдания отвлекут меня от веры моей? Скорее ты устанешь мучить меня, нежели я терпеть мучения.“
Новые истязания не сломили Георгия. Он переносил их с необыкновенной стойкостью, молился за гонимых христиан, и во время страданий за Христа, совершил много чудес».
Батюшка остановился… Тишину комнаты нарушила короткая трель канарейки, как бы возвещавшей окончание теплой беседы. Жоржик поднял на батюшку благодарные глаза.
— Вот теперь, отче Георгие, тебе будут понятны и слова тропаря твоему небесному защитнику:
«Яко пленных свободитель, и нищих защититель, Немоствующих врач, Царей поборниче, Победоносче, Великомучениче Георгие, МолиБатюшка встал, поцеловал Жоржика в висок и тепло сказал: «Хороший мальчик… Вот подрастешь, возьму тебя прислуживать в алтарь… Хочешь?»
Они вошли в столовую, где уже был накрыт чайный стол.
ЗВЕРИ
Быстро и сумбурно прошел период первых впечатлений, и Жоржика с его новыми друзьями со всех сторон обступила казенная, рассчитанная не только по часам, но и по минутам, жизнь. Утреннюю ласку мамы, ее слова, голос, заменил резкий звук трубы или треск барабана, бьющего утреннюю зорю, и почему-то обязательно в шесть часов утра, когда Жоржик досматривал сладкие сны далекого родного дома… Просторная умывалка с подвесными блестящими кранами, множество детских голых тел, неожиданные брызги со всех сторон, шум, окрики воспитателя, быстрое одевание в еще непривычную форму… Утренний осмотр воспитателей, мелкие наказания не аккуратным… Молитва перед ротным образом. Сиплым хором детских голосов поют «Отче наш» и «Тропарь».
Ежедневная, утомительная речь командира роты, полковника Евсюкова. Он говорит нудно, тягуче, как будто заикается, отчего смысл сказанных им слов, может быть очень разумных и хороших, не доходит до юных сердец кадет, лица которых отражают скуку и тоску.
Столовая… Опять молитва, а за ней кружка горячего сладкого чаю, половина французской булки, а для слабосильных холодная котлета… вкусно… аппетитно…
Утренняя прогулка строем, четыре больших квартала, окаймляющих корпус, и чехарда уроков и перемен. И так каждый день. Заманчивыми и радостными кажутся отпускные дни, возможность идти по улицам незнакомого города, а для этого надо уметь носить форму и отдавать честь офицерам, и малыши под руководством старичков старательно проходят первоначальный и обязательный курс кадетского внешнего лоска. Начались уроки, а с ними и первое знакомство с преподавателями. По кадетскому беспроволочному телеграфу малыши уже знали, что вся администрация корпуса и все преподаватели — это звери, которых надо бояться. Звери эти в зависимости от их строгости и требовательности разделялись на категории домашних и хищных. Почти все звери имели свои клички, которыми их травили в удобные моменты кадетской жизни, и с которыми они входили в корпусную поэзию нескончаемой и всегда новой «звериады».
Нельзя сказать, что эти клички всегда блистали разноцветными огнями остроумия, так подполковник Манучаров и капитан Аноев имели кличку — «армяшки», и лишь только потому, что судьбе было угодно родить их армянами. Подполковник Никольский, мягкий, болезненный, безгранно любящий кадет, имел кличку — «череп», и лишь только потому, что его маленькая голова с впалыми щеками, с глубокими глазными впадинами, действительно напоминала череп. Но были клички, которые поражали необыкновенной находчивостью и остроумием детского пытливого ума. Подполковник Владимир Федорович Соловьев — «петух». Красивый мужчина, с породистой головой, с всегда аккуратно зачесанными назад каштановыми волосами, с острым взглядом, с заостренным носом и всегда румяными щеками, действительно производил полное впечатление породистого краснорожего кахетинца, заметившего шалость кадет, или встретившего рябенькую, застенчивую курочку, вот вот зачертит по земле крылом и звонким петушиным голосом прокричит… кот… кот… кудах!!!
Командир 2-й роты полковник Горизонтов — «конь». Требовательный, строгий, одинаково справедливый ко всем, он в своей человеческой оболочке определенно носил какие-то конские задатки. Он всегда напоминал начищенного до предельного блеска эскадронного коня, с гордо поднятой головой ожидающего звука боевой трубы. Он услышал звук этой трубы с остатками корпуса сначала в снегах Уральских степей и в холодном Иркутске, куда привел поредевшие остатки Симбирского Кадетского корпуса. На руках горсточки кадет больной, постаревший, честный конь Симбирского Корпуса — полковник Горизонтов ушел из жизни.