Шрифт:
Джон КОРТЕС
ЧЕСТНАЯ ИГРА
Лицо у нее было очень печально. Серые, широко расставленные глаза глядели неподвижно, словно она постоянно размышляла о чем-то запредельном и навсегда утраченном. Впалые щеки придавали ей болезненный вид, а продолговатые розовые губы почти всегда были плотно сжаты. Улыбалась она редко, и все же казалась прекрасной, и красота ее ранила смертельно. Кому это и знать, как не мне.
Ее нельзя было назвать ни высокой, ни маленькой; она была худенькой, как подросток. Когда она сжимала руки, под кожей выступали тонкие-тонкие
Всякий раз, когда Эндикотт обнимал ее, мне делалось страшно, что она задохнется а его объятиях. Он был силен и могуч, как бык, но, видимо, мог быть и нежным, ибо его объятия явно ей нравились. Это были те редкие моменты, когда слабая улыбка оживляла ее губы, и она крепко обнимала и целовала его в ответ. Я старался не глядеть на них, но как быстро ни отводил взгляд, сцена объятия неотступно и до боли ярко стояла перед моим взором.
Увидев, что мы возвращаемся, она выбежала на крыльцо с непокрытой головой и замахала нам рукой. Эндикотт длинными шагами устремился вперед. Я неторопливо шел позади, глядя на сизую рябь озера, которое еще не замерзло. Стоял ноябрь, и на днях выпал первый снежок.
До меня донесся их шепот. Я догадывался, какие ласковые, нежные слова они говорят друг другу, и старался не обращать на них внимания.
Что с тобой, Лэдлоу?
– спросил я себя.
– Выкинь это из головы. Ведь между вами ничего не было, ни малейшего намека. Вряд ли ее вообще интересует, есть ли ты на свете. К тому же она забудем, и он - славный парень.
Я подошел ближе, услышал ее слова: "Элрой, прошу тебя..." и заметил, что она чисто подмела, и смахнул снег с сапог. На юге и на западе тяжелое свинцовое небо нависло над бесконечным хвойным раздольем, которое здесь называют Большие Леса.
Эндикотт сказал:
– Заходите же в дом, Лэдлоу!
Я вошел и затворил дверь. Эндикотт стянул с себя красную охотничью куртку, Розмари аккуратно повесила ее. Его широкая грудь вздымалась, вбирая воздух.
– У этого кофе отменный аромат!
– сказал он.
– Давай-ка сюда виски, малышка, пропущу стаканчик!
Я вошел в свою комнату, снял с плеча винтовку, поставил в угол. Бросил куртку и шапку на кровать, и присел на край. Не знаю, сколько я просидел эдесь, сгорбившись, уставясь в пол.
Голос Эндикотта привел меня в чувство.
– Идите к нам пить кофе, Лэдлоу, - позвал он из соседней комнаты.
– Сейчас, - отозвался я.
В одной руке он держал чашку с кофе, в другой - бутылку с виски.
– Погодите, - сказал я.
– Не надо виски!
Он удивленно поднял брови.
– Вы ведь всегда пили кофе с виски.
– А сегодня не хочу.
Он пожал плечами.
– Как угодно.
Я почувствовал, что Розмари внимательно глядит на меня, но, как обычно, притворился, будто не замечаю ее взгляда. Она продолжала смотреть, не отрываясь, наконец, спросила:
– Сегодня опять не повезло, Сэм?
Я кивнул.
–
– Бедные олени никому не причиняют зла. Почему вы, мужчины, такие жестокие? Зачем убиваете их?
– Не слушайте ее, Лэдлоу, - сказал Эндикотт.
– У нее слишком мягкое сердце. Она скорее свернет в лужу, чем наступит на жука.
– Его смех сотряс маленькую комнату.
– Нельзя быть такой трусихой, малышка.
– Я не трусиха, - возразила она.
– Ты это прекрасно знаешь. Просто мне невыносима сама мысль об убийстве живого существа.
Снова прогремел смех Эндикотта.
– Надо бы тебе пойти со мной и посмотреть, как я подстрелю оленя. Это тебя вылечит.
Розмари вздрогнула.
– Тебе известно, что я этого не выдержу, и целую неделю буду совершенно разбитой. Очень надеюсь, что ты никого не подстрелишь.
Эндткотт был крупный и сильный и, как мужчины такого типа, тянулся к хрупким и беспомощным женщинам. Они могли бы составить превосходную пару, но он был намного, по-моему, лет на пятнадцать, а то и на все двадцать, старше ее.
Опять ты за свое, Лэдлоу, - сказал я себе.
– Опять сходишь с ума. Какое тебе дело до их возраста? Только из-за того, что изредка она бросает на тебя взгляд... Он безумно ее любит, это сразу видно.
Они занялись обедом, причем главным поваром был Эндикотт.
– Хоть здесь могу отвести душу, Лэдлоу, - с улыбкой подмигнул он мне.
– Дома она и на порог кухни меня не пускает.
После обеда он принялся мыть посуду, а она стала вытирать. Я пошел в свою комнату, лег на неразобранную кровать с журналом в руках, но читать не смог. До меня доносились обрывки негромкого разговора, подтрунивания Эндикотта, а потом шум возни, ее упреки и его самодовольные смешки. Я лежал, делая вид, что ничего не слышу, и вспоминал, как я с ними познакомился.
Когда Эндикотт предложил мне сто долларов за аренду моей охотничей хижины плюс оплату мне как егерю в течение девяти дней охоты на оленей, я понял, кто он такой: богатый собственник из южной части штата, владелец строительной фирмы или небольшого завода. Я не стал проверять свои догадки: он заплатил вперед, этого было вполне достаточно. Эндикотт сказал, что хочет приехать с женой, и я согласился, поскольку представил себе могучую пятидесятилетнюю амазонку под стать ему. Но приехала Розмари.
Я отложил журнал в сторону и лежал, уставившись в потолок, когда она сначала заглянула, а затем вошла в мою комнату.
– Я вам не помешаю?
– спросила она негромко, почти робко.
– Ничуть, - сказал я, спустил ноги на пол и сел на кровати.
Розмари внимательно поглядела на карабин и винтовку в углу комнаты и указала на них своим изящным пальцем.
– Зачем вам два ружья?
Сердце бешенно колотилось в моей груди. Ей попросту скучно, - убеждал я себя, - ей надоело сидеть одной, пока мы с Эндикоттом целый день бродим по лесу. Наскучило сидеть взаперти в глухом лесу, вдали от городских развлечений.