Честная игра

Уэдсли Оливия

В этот же вечер он не стал дольше ждать и спросил Филиппу, не желает ли она танцевать.

Она поблагодарила его, но нет, ей как будто не хочется.

— О, постарайтесь захотеть! — умолял Арчи. — Пожалуйста!

Но она, улыбаясь, покачала головой. Разочарованно отходя прочь, он размышлял о том, что она ни капельки не казалась развязной. Все, кроме этого! Голос ее был восхитительный, но холодный!

И у нее были замечательные манеры — он почувствовал себя перед ней неловко.

Он прилежно танцевал с «девами» старой бригады, но продолжал

поглядывать на Филиппу, рядом с которой уселся полковник Баррон («Проклятый юбочник!» — думал Арчи), видимо, приятно проводивший время, судя по галантности, с которой он вставлял монокль одной рукой, прижимая другую к сердцу как бы для того, чтобы усилить выражение сказанного.

«Будь он проклят», — подумал Арчи, бессознательно пользуясь леди Рэллин, как буфером между собой и острым локтем Форда. Тот улыбался одними губами, кляня все в душе, в то время как с трудом удерживался на ногах, танцуя с дамой, шея которой была унизана жемчугом, а руки покрыты браслетами от кисти до локтя; дама говорила языком Боуэри [17] и казалась чрезвычайно довольна собой и всем, что ей принадлежало.

17

Улица в Нью-Йорке (ред.).

Возвращаясь из сада, где он курил, Арчи совершенно случайно встретился с Филиппой, медленно спускавшейся по широким каменным ступеням.

Он тотчас остановился.

— Даже если вы не хотите танцевать, можно с вами поговорить?

Она слегка засмеялась, и ее смех заставил Арчи неожиданно почувствовать себя смелым и счастливым.

— Недалеко отсюда есть скамейка, откуда чудесный вид; мы могли бы там выкурить по папиросе, — если вы не против?

Филиппа с секунду его рассматривала; у нее заныло сердце только потому, что его молодость и веселость напомнили ей Тедди.

И мысль о Тедди, даже такая мимолетная, придала мягкость ее голосу.

— Я хотела бы посмотреть этот вид.

Они пошли вместе; рука Арчи один раз мимолетно коснулась ее локтя, чтобы направить ее к белой полукруглой скамейке, которая, казалось, повисла над багряной красотой спящего моря.

Налево берег делал поворот; крутая дорога по временам ярко освещалась фарами автомобилей, вырывавшими из темноты поднимавшиеся кверху темные очертания стен замка, стоявшего на страже маленького городка.

Издали слышалось пение девушек; голоса их, смягченные расстоянием и мягкий ароматный воздух были полны той задумчивости, которую придает неясная музыка в темноте.

Ни Арчи, ни Филиппа не разговаривали до окончания песни. Затем Филиппа тихо сказала:

— Это прелестно!

— Это девушки, которые работают там, на фабриках, — сказал Арчи, чувствуя всю банальность своих слов, желая сказать что-нибудь особенное и сознавая, что все, что он делал, было обыденным.

Он неудержимо понесся вперед, потому что ему ужасно хотелось показаться «особенным».

— Я безумно хотел встретиться

и познакомиться с вами, леди Вильмот!

Ему теперь стало видно ее; наклонившись вперед, он напряженно смотрел на Филиппу.

— Что мне сказать на это? — спросила Филиппа.

— Полагаю, что вам все говорят то же самое?

При воспоминании о приеме, оказанном ей Гавершемами и Маунтли, и о том одиночестве, которое ее окружало в Париже, у Филиппы вырвался иронический смешок.

— Почему вы смеетесь? — тотчас же спросил Арчи.

— Я смеюсь над вашим прелестным, но довольно наивным комплиментом.

— Знаете ли, что вы разговариваете гораздо более по-взрослому, чем выглядите?

— Неужели?

Наступило молчание, которое Филиппа не прерывала из лени и которое Арчи стремился нарушить, сказав, вот так, совсем откровенно, безумно:

— Я хочу вам нравиться!

Он поймал себя на мысли:

«Почему люди не высказывают того, что хотят? Почему не выкинуть все это первоначальное жеманство при знакомстве друг с другом? Если вам, действительно, отчаянно хочется узнать кого-нибудь поближе, тогда надо сразу стать наполовину друзьями. Я хочу, ужасно хочу понравиться этой женщине. Она заставляет меня чувствовать то, что никогда еще никто не заставлял…»

Что, если бы он так и сказал ей это?

Он смотрел прямо на море, а затем повернулся к ней; в ту же минуту Филиппа тоже повернула свое лицо, и Арчи мог увидеть линию ее губ… И вид этой мягкой извилистой линии, казалось, ударил ему в голову, как мифический нектар, как будто элексир какого-то волшебного напитка разлился по его жилам.

Он наклонился к Филиппе так близко, что его охватил запах ее волос, и сказал нетвердо:

— Вы заставляете меня чувствовать то, что никто еще на свете меня не заставлял…

Едва он проговорил это, как почувствовал, что совершил непоправимую ошибку, и понял, что Филиппа встала и оставляет его одного.

Он бросился за ней и властно преградил ей путь.

— Вы не можете уйти так. Я… вы никогда не поймете… но я не предполагал… дерзости…

Его прервал тихий, ледяной голос Филиппы:

— Из-за… из-за некоторых фактов вы подумали то, что, я полагаю, могут думать люди вашего сорта, что мне можно все говорить и так обращаться со мной… Уйдите, пожалуйста, с дороги.

— Я не уйду… пока не объясню, — с отчаянием произнес Арчи.

— Никаких объяснений не надо.

Она мелькнула мимо него и исчезла за поворотом.

Он остался стоять, кляни себя, но все же с сознанием какой-то несправедливости, где-то в самой глубине души.

Он бросился вперед, очертя голову, думая, что с ней действительно можно так говорить, но, в конце концов, он не хотел оскорбить ее!

Как-никак, но ведь был же процесс!..

Он вернулся в зал, мысленно перебирая все известные ему афоризмы о разведенных женщинах, пытаясь защититься ими как щитом от натиска собственного идеализма, того немногого, что осталось в нем от прежних лет. В глубине души ему было стыдно.