Честное пионерское! Часть 4
Шрифт:
— Света и Лера говорили, что тоже придут, — сказала Зоя. — Я звонила им сегодня, напоминала…
Я поправил на плече лямку сумки. Подошёл к девочке. Мне вдруг почудилось, что моя ноша потяжелела. Я расстегнул молнию, сунул в сумку руку. Нащупал свёрток с пистолетом.
— Времени ещё полно, — сказал я. — Подождём.
Больше получаса мы с Зоей простояли на углу здания. Из дверей «Ленинского» всё чаще выходили дети. Юные спортсмены разрывали вечернюю тишину громкими голосами. И будто стаи мальков, шустро разбегались по сторонам. Одни спешили к многоэтажным домам, что виднелись за деревьями маленького сквера.
— Где же они? — плаксивым голосом уже не в первый раз спросила Каховская. — Почему никого нет? Ведь не могли же они позабыть или опоздать все сразу?
Девочка дёрнула меня за рукав, будто потребовала объяснений.
Но «объяснений» у меня пока не нашлось.
— Не знаю, — сказал я.
Я предполагал, что на мой зов явятся не все: кого-то не отпустят с «дня рождения сестры», кого-то родители оставят дома «залечивать рёбра», кто-то отправится «в кино». Но был уверен, что придут Слава Дейнеко и Олег Васильев (не сомневался в этом). Рассчитывал, что прибежит и Эдик Ковальски (если его не привяжут к больничной койке). Зотову и Кравец я не хотел бы застать здесь сегодня: считал, что подобные «дела» не для девочек. Однако к «Ленинскому» не подошли и они, хотя Каховская клялась, что договорилась с подружками о встрече. «А вот это уже фигово», — всплыли в моей памяти слова Лежика. Я вдруг заподозрил в них иной смысл — не тот, что обнаружил в этой фразе вчера. И выражение Васильева «кореш мой… бывший» тоже заиграло вдруг в моём воображении иными, не «вчерашними» красками.
Точку в своих размышлениях я поставил, когда увидел Вовчика. Рыжий вышел из Дворца спорта вместе с дюжиной других мальчишек его возраста. Парни спустились по ступеням, около минуты оглашали окрестности громкими возгласами, обменялись рукопожатиями. Шумной гурьбой направились в сторону проезжей части — все, кроме Вовчика и двух мальчишек. Ражий во главе своего маленького отряда пересёк площадь перед «Ленинским». Но около аллей и эта троица разделилась. Мой конопатый приятель свернул в направлении своего дома и оставленной неизвестными людьми в сугробе лысоватой ёлки. От угла Дворца спорта я не видел, поджидали ли Вовчика около сугроба с ёлкой Шпуня и его компания. Но не сомневался: Рудик Веселовский со своими «корешами» уже готовился к встрече с рыжим боксёром.
— Ладно, — пробормотал я.
Спрятал в карман варежки. Расстегнул пуговицу на пальто. Достал из-за пазухи медицинские перчатки (хранил их там уже несколько часов: боялся, что они «задубеют» на морозе).
— Зачем тебе эти штуки? — спросила Зоя.
Она смотрела, как я совел пальцы в перчатки.
— Запускаю план «Б», — сообщил я.
Перчатки натянул, но с превеликим трудом. Мои пальцы едва гнулись: то ли от холода, то ли от волнения. Живот вдруг затянул тихую тревожную песню, будто я внезапно проголодался.
— План «Б»? — переспросила Каховская.
Она стряхнула иней с ресниц.
— Ага, план «Б», — повторил я.
Достал из сумки свёрток. Мне всё ещё казалось, что спрятанный под тёмной тканью «Вальтер» тяжелее того, из которого я убивал людей в своих
— Что это? — сказала Зоя.
— Это он и есть: мой запасной план, — ответил я.
Сердце пропустило удар, когда я прикоснулся к холодной рукояти. Но картинки перед глазами не погрузилась во тьму: перчатка уберегла меня от нового «приступа». Я убрал скомканную ткань, передёрнул затвор.
— Пистолет?! — вскрикнула девочка.
Каховская отшатнулась, прикрыла рот варежкой.
— Тихо ты! — сказал я. — Не кричи.
Спрятал оружие, но рукоять не выпустил — так и сжимал её внутри сумки. Окинул взглядом пространство перед Дворцом спорта. Дети появлялись из центрального входа всё реже, на нас никто не смотрел.
Зоя не убирала от лица рукавицу, будто сдерживала рвавшиеся наружу вопросы.
— Диктую задачу, Каховская, — сказал я. — Слушаешь меня?
Девочка кивнула.
— Ступай на автобусную остановку, жди меня там…
Зоя вскинула брови.
— Но ты же…
— Молчи! — сказал я. — Некогда препираться.
Бросил взгляд на кусты, за которыми больше минуты назад скрылся Вовчик.
— Жди меня на автобусной остановке, — сказал я. — Никуда оттуда не уходи, чтобы ни случилось. Поняла меня?
— Да.
— Когда всё закончится…
— Что закончится? — спросила Зоя.
— Когда всё закончится, отдам тебе свою сумку, — сказал я.
Левой рукой подёргал за широкую лямку на груди.
— Отнесёшь её домой. Спрячешь. Никому о ней пока не говори. Ни-ко-му. Поняла?
Зоя произнесла:
— Да.
Варежка приглушила звуки её голоса.
— Зайду к тебе за ней… потом. А если не смогу… в субботу отдашь пистолет своему отцу.
Я спросил:
— Каховская, тебе всё понятно?
Зоя тряхнула головой.
— Да. Но что ты…
— Некогда объяснять! — сказал я. — Жди меня на автобусной остановке. Всё поняла?
Каховская снова кивнула.
— Вот и молодец, — сказал я.
И повторил уже набившую оскомину фразу:
— Всё будет хорошо.
Но в этот раз добавил к ней:
— Честное пионерское!
Заглянул девочке в глаза. Подумал вдруг, что большие чёрные зрачки Каховской походили на пистолетные дула. Не удержался — левой рукой стряхнул с Зоиной приметной родинки никак не желавшую таять снежинку.
— Ступай! — сказал я.
Взял девочку за плечи, развернул её спиной к Дворцу спорта. Легонько подтолкнул Каховскую в спину. Зоя послушно зашагала туда, откуда доносился гул автомобильных моторов.
А я поспешил к аллее, на которую свернул Вовчик.
Не оглядывался.
Правую руку удерживал внутри сумки.
Глава 15
Под подошвами моих ботинок скрипел снег. Подобно звукам марша, он помогал мне удерживать взятый на старте темп. Ветер подталкивал меня в спину, швырял под ноги им же поднятые с земли крохотные льдинки. Ветер не добирался до пальцев моей правой руки, что внутри сумки через слой резины прикасались к холодной рукояти пистолета. Но те постепенно замерзали и без его помощи. Моя левая рука от холода страдала меньше: я спрятал её в карман пальто. На неё тоже не надел варежку. Потому что помнил: стрелять следовала «с двух рук». Я осторожно вдыхал морозный воздух. Уже слегка онемевший от холода кончик носа подсказывал: температура на улице сегодня опустилась едва ли не ниже двадцати градусов по Цельсию — нечастое явление для Великозаводска, далеко не самого северного города СССР.