Честный проигрыш

Мердок Айрис

— Угу.

— Скажи что-нибудь, Таллис.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего.

— Это единственное, что невозможно в нынешней ситуации.

— Я имею в виду блистательное ничто. Я собираюсь отдаться событиям, как пловец отдается волнам.

— У меня нет настроения говорить метафорами, — сказал Таллис. — Ты хочешь развода?

— Нет, не особенно.

— Ты хочешь ко мне вернуться?

— Нет, не особенно. Все теперь будет иначе. Думаю, я начну жить по-новому. Почему бы и нет, в конце-то концов? Ведь есть столько способов жить.

У тебя кто-нибудь был, пока я отсутствовала?

— Нет, только фантазии.

— И в доме нет никого, тебе близкого?

— Только папа и Питер.

— Ты знаешь, что я возила Питера в Кембридж? — Да.

— И теперь все в порядке. Питер готов хоть танцевать под мою дудку.

— Похоже, что так. Но будь осторожна.

— Питер нуждается всего лишь в капельке любви.

— Нет, Питер нуждается в море любви. Не затевай никаких игр с Питером, если ты не готова дать ему много.

— Однако я уже одержала победу там, где ты проиграл. Пожалуйста, не смотри так угрюмо.

— Не затевай игр с Питером, если ты не готова связать себя с ним продуманными и серьезными отношениями, — повторил Таллис. — Питер нуждается в постоянстве.

— А почему бы мне и не проявить продуманность и серьезность? Я собираюсь относиться к людям с любовью. Именно это я и называю: жить иначе. Из этого будет складываться моя новая жизнь. Я буду свободной, и я буду всех любить.

— Перестань нести чушь, Морган! — воскликнул Таллис и пнул ногой ближайшую коробку, отчего из нее вылетели несколько упаковок компактной пудры и баночка с кремом. Отступив, он поставил стакан на книжный шкаф. Хотелось оборвать этот разговор и сжать ее в объятиях. Если бы только придумать, как это сделать. Таллис сел на одно из хорошеньких, но, как выяснилось, очень жестких креслиц.

— А я думала, что тебе эта идея понравится, — Морган деланно рассмеялась, — ты ведь у нас всегда ратовал за любовь.

— Ты путаешь меня с Рупертом. И как сочетается брак с этой новой программой любви и свободы?

— Боюсь, что не сочетается. Брак — это старомодные оковы. Но я отнюдь не подразумеваю, что не хочу тебя видеть.

— Ты хочешь развода или не хочешь?

— Ты не понял. Развод не имеет значения. Пусть все идет само собой.

— Да нет, все понятно. И я, похоже, даже смогу получить кое-что от любви, которой ты будешь свободно одаривать всех подряд.

— Да. Чем это плохо? Если, конечно, ты будешь великодушен и примешь мою любовь. И что тебя так беспокоит: твои права собственника?

— Меня беспокоит, что мне не вынести всего этого.

— Не стоит ли все же попробовать?

— А что Джулиус?

— Он мой крестный отец. Мой бог-отец, без замаха на прописное «Б». Он открыл мне глаза на меня самое.

— Я спрашиваю: ты хочешь выйти за него замуж, или продолжать жить с ним, или как?

— Мы с Джулиусом свободны. Он понимает, что это такое. Есть возражения?

— Нет, — сказал Таллис. — Но твой вопрос нелеп. Все это абсолютно ложное. В том смысле, что это ложное поведение, ему нельзя следовать, ты просто

не понимаешь смысл слов, которые произносишь… — Как объяснить ей? Он встал, подошел к окну, посмотрел на ряды припаркованных машин, похожих на разноцветных толстых свиней, на белую стену с хорошо выкрашенными черными деревянными балками дорогого особняка напротив. Схватить ее в объятия и заорать? Подействует ли это?

— Прости, Таллис, мне кажется, что я наконец-то во всем разобралась. Выходя за тебя, я была не проснувшимся полуребенком.

— Возможно. И все равно… — Он сосредоточенно смотрел на машины.

— Ну а теперь я проснулась. Джулиус разбудил меня. Таллис, я думала, ты приобщаешь меня к добродетели, а ты нес мне зло.

— Я твой муж.

— Мерзкое, давящее слово. И в данном случае бессмысленное.

— Б нем очень важный смысл. Морган, я думаю, что ты себя не понимаешь. Тебе необходим настоящий дом, чувство крепкой связи с людьми, стабильность.

— Но почему бы мне не иметь их, черпая из всех источников? Ты что, пытаешься проявить власть?

— Смешно. Руперт тоже говорил мне о власти. Но это не имеет отношения ни к власти, ни к правам собственности. Что я могу сделать или что я могу потребовать в своей нынешней жалкой позиции? Я уверен, что ты меня любишь, и просто хочу, чтобы этой любви был дан шанс.

— Ты думаешь, что я кривлю душой?

— Я думаю, что ты безнадежно увязла в теории. — Он повернулся и посмотрел ей в лицо. — Ты гонишься за несуществующими абстракциями. Случится что-то совсем другое.

— Ты умеешь влиять, Таллис, — сказала она. — Ты умеешь влиять, я это не отрицаю. Но я не поддамся тебе еще раз. Ты всегда умудрялся заставить меня чего-то стыдиться. Тебе и твоей святой простоте это почему-то всегда удавалось.

Таллис молчал.

— Прости, я совсем не хочу быть жестокой, но мой путь идет теперь прочь от вины и стыда. Мне казалось, что с тобой я погружусь на какую-то невероятную глубину. Выходя за тебя замуж, я чувствовала, что убиваю себя. Но почему-то тогда это казалось прекрасным. Выяснилось, что я не смогла убить себя. А на невероятной глубине я потеряла даже способность любить. Мне нужно вырваться на простор, дышать вольным воздухом, подняться высоковысоко и обрести свободу, свободу, свободу. Только на вольном воздухе я смогу в самом деле любить людей. Я хочу любить так, как могу. Именно этим и все должны руководствоваться.

— Звучит разумно, — сказал он, — и все-таки… Господи, рядом с тобой я глупею. Может быть, я и в самом деле глуп. Во всяком случае, в том, что касается тебя.

— Ты не глуп. Но мой внутренний мир гораздо сложнее, чем твой.

— Понимаешь, я чувствую, что мы связаны, как связаны между собой кровные родственники. Расстаться с тобой для меня так же немыслимо, как расстаться с папой.

— Ну и сравнение, Таллис! Лестного для меня в нем немного. Ведь с этим милым старым занудой тебя не связывает ничто, кроме заскорузлого чувства долга.