ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
Год назад в детской палате умерла одна из Салмановых сестренок. У Доспаевой в палате лежала. «По ее вине умерла», - клялась мать.
Салман, конечно, помнил: тоненько попискивала сестренка, а матери все не было - базарничала. Он хлеба принес, но девчонка не ела, выплевывала. Все он помнил, как было. Но он-то ничем не мог помочь. А в больнице и молоко есть и лекарства. Почему не вылечили? Ну ладно, сторож Мазитов для вас плохой работник. Но разве маленькая виновата? Других спасали, а ее не спасли. Такие уж вы люди, Доспаевы.
Салман не ленился, когда видел: есть возможность напакостничать Сауле. Ее характер он знал: для
Голова увидел его во дворе, остановил:
– Как живешь, Мазитов? Какие новости?
– Морщины на большом лице выразили живейшее ожидание: будто Мазитов только и делал, что снабжал директора школы интересными новостями.
Салман - зубы на замок.
Морщины собрались в печальное выражение.
– Ты умный человек, Мазитов, даже слишком умный. А что у тебя получается? Горе от ума. Разве не так?
Салман не поддался на хитрость Головы. Прикинулся дураком и молчал.
– Я уезжаю, Мазитов, на неделю. Надеюсь, за это время ничего ре случится? Можешь обещать?
– Могу, - Салман разжал зубы. Обещать все можно. Такое место школа: больше обещай, меньше делай.
Салман знал: Гавриловна завела синюю папку, собирает документы, чтобы упечь Салмана в колонию. Папка сделалась очень толстая, но Голова к себе на стол не принял - у Гавриловны пока хранится. Салман много думал: чего ждет Голова? Так и не понял. Иногда пугался: что-то видит Голова, а Салман не видит, может крепко промахнуться.
Фарида привела в городок Кольку и Нурлана. Колька держался неловко, а Нурлан - в белом плаще, хотя и грязноватом, зато модном - с чувством пожал руку Наталье Петровне:
– Наконец-то я имею удовольствие с вами познакомиться. Оч-чень приятно!
Наталья Петровна пришла в себя только на кухне; рассудила спокойно: каких манер требовать с восьмиклассника, выросшего в поселке?
Нурлан принес с собой гитару. Как он ею обзавелся - целая история.
Владелец его души, старый черт Мазитов, настойчиво подталкивал: знакомься с солдатами. В универмаге Нурлан приметил уверенного парня из городка, купившего китайскую вазочку на подставке черного дерева. Продавщица Рая, Фаридкина молодая тетка, хихикала и глазами стреляла; другой бы сомлел, а солдат взялся научно втолковывать - Райке!
– какое древнее искусство перегородчатая эмаль, какую эмаль делали в Византии, какую в Китае. Рассказывал, а сам на Нурлана косился: «Погоди, парень, ты мне, кажется, пригодишься». Вышли вместе, и Нурлан показал солдату из-за пазухи золотистую шкурку. «Оч-чень интересно!
– усмехнулся солдат, и к Нурлану тут же перешло-прилипло это шикарное «оч-чень».
– Но этот товар, - солдат затолкал шкурку назад, под плащ Нурлана, - не по нынешней моде. Про дубленки слыхал? Вот и переходи на дубленки. Для ваших мест - перспективный бизнес… Ты, я вижу, человек деловой, - продолжал солдат в тоне доброго покровительства, ставящем Нурлана в положение услужливое:
– Не поможешь ли мне раздобыть что-нибудь из старинных вещиц, из творений здешних умельцев?.. Ширпотреб, даже иноземный, меня мало интересует…»
Нурлан вспомнил, домбра деда Садыка висит без дела на стенке у дяди Отарбека в Тельмане.
«Продай!
– предложил Володя.
– А то, может, махнем? У меня гитара есть, самый модный сейчас инструмент».
Гитару Володя купил в Москве у одного «жучка» за два червонца и уже после, дома, обнаружил внутри бумажный ярлык фабрики имени Луначарского: цена семь двадцать. Ярлык Володя, конечно, отскоблил. Песенкам под гитару, закружившим вдруг всю Москву от школьников до людей весьма почтенных, та же полагалась цена - Володя прекрасно знал!
– но они вошли в некий неписанный перечень вещей, какими полагалось владеть умному человеку. Володя тайком потрудился, попотел у магнитофона, освоил и хрипотцу доверительную, и манеру пригнусавливать для задушевности.
Уходя в армию, он не забыл прихватить с собой гитару; она ему сослужила верную службу, помогла утвердиться в положении своего парня, а потом и вывела в лидеры. Но теперь, когда вся рота забренчала и захрипела, Володя без сожалений расстался с гитарой.
Нурлану за дедову домбру Володя - в придачу к гитаре - напел весь модный репертуар. Рыжий мальчишка на удивление оказался переимчив: суть схватил, саму манеру московско-переулочного исполнения. Хотя под казахскую домбру - рыжий Володе показывал - поют совсем по-другому: высоко-пронзительно, в долгий крик. Но всего удивительнее вот что оказалось для Володи: мальчишка пел дешевку, ширпотреб, а слушаешь - за сердце берет.
В городке, у Степановых, Нурлан распелся, показал себя во всей красе. Отец Маши и с ним лысый майор пришли послушать. Нурлан примечал: полковнику нравится, а уж майор так и млеет от восторга. Потом отец Маши тихонечко вышел, а майор остался с ребятами. Нурлан еще поддал жару, майор не вытерпел - протянул руку к гитаре:
– Дай-ка теперь я.
Коротун долго настраивал гитару, пощипывал струны, прислушивался, склонив голову. Потом брови страдальчески вскинул и начал:
Синенький скромный платочек…
Голоса у Коротуна не было, но ему казалось, он недурственно поет и главное - с душой. От прилива чувств он побагровел, лысина заблестела капельками, но Коротун ничего не замечал. Песенка фронтовых лет увела его далеко - туда, где он был лейтенантом с задорными усиками, в щегольской бекеше, в сапогах со шпорами.
Маше стало жаль Коротуна: почему он не замечает, как смешон?
Зато Нурлан - вот артист, умеет притворяться!
– сидел будто завороженный райским пением.
Коротун домучил «Синий платочек» и, кажется, собирался еще что-то спеть, но бойкая Фарида выставила красный сапожок, повертела, полюбовалась и невинным голоском спросила:
– Маш, а Маш… Ты же хотела Кольку спросить про его деда. Коль, а Коль… Расскажи!
– Да чего там… - забубнил смущенно Колька.
– Не буду вас стеснять!
– Коротун догадался, что ему намекали: не пора ли уйти?
Нурлан - к досаде Фариды - вроде бы даже обиделся на нее за безголосого майора. Она мигом застрадала: какой Нурлан впечатлительный! Вслух предложила: