Четвертая стрела

Юрген Ангер

Ласло Ковач хоть и числился в крепости лекарем, другой практики, кроме заключенных, не имел и не стремился иметь. Мрачный брюнет с выдающимися надбровными дугами, Ласло преподносил себя в стиле небезызвестного своего соотечественника Влада Цепеша, носил черное и красное, говорил густым голосом и увлекался оккультизмом. То есть своя практика у него была, но отнюдь не медицинская - Ласло занимался алхимией, водился с масонами и вызывал фрейлинам демонов. Явление демонов было процедурой дорогостоящей и порой оканчивалось для Ласло зеркальным подобием конкубината.

Жил Ласло в комнатах за прозекторской, пропахших смертным духом, что, впрочем, вовсе не смущало его - Ласло утверждал, что запах притягивает потусторонние силы.

– Просветим его?
– хором воскликнули приятели и переглянулись. Копчик смотрел на них недоуменно.

– То есть вы ставки делаете на этих вот, - кивнул он в сторону бойниц.

– Угадал, - обрадовался Ласло, - Мы ставим на придворных, кто из них вскоре заглянет к нам в гости. Все канцеляристы делают ставки и два копииста, а банк держу я. Потому что я это придумал.

Копчик подумал - не нарушают ли они подписку о неразглашении, и по всему выходило - не нарушают.

– И все придворные идут по нумерам?
– уточнил Копчик, - А где список?

– В голове, - отвечал Ласло, - все-таки дело рискованное. Я подскажу тебе по-первости.

– Нумер четыре, как я понимаю - старший граф Левольд, отбывший в Европу, - принялся угадывать Копчик, - а нумер пять?

– Его брат, младший Левольд - выбыл из фаворитов и, похоже, навсегда, сейчас махается с княгиней Лопухиной.

– Видел их обоих вместе в лодке, - подтвердил Копчик, - выходит, акции его подешевели.

– Ну, на него никто и не ставит. Наш кумир - нумер шестнадцать. Помнишь, по чьему делу сидят у нас мундшенк и дворецкий?

– Напрасно вы проставились, - скептически произнес Аксель, - готов спорить, через пару дней тех двоих отправят по домам, и ее величество прикажет прекратить это дело.

– Откуда тебе это ведомо?
– удивился Копчик, - Были слухи?

– Что ты, какие слухи, все из головы, - Аксель похлопал себя по блестящей лысине и отпил из бутылки, - Сам посуди, в чем виновен прокурор Ягужинский? Он обозвал графа Бюрена блядиной немецкой, тот вознаградил его армейским содомитом, они сцепились, помахали шпагами, их разняли, и каждый остался вполне доволен собой. Оба, можно сказать, отвели душу. Слухи о мстительности и злобе Бюрена преувеличены и, я думаю, им же самим. Вот увидите - он сам и прекратит это дело. Раздувать сей огонь - позор для обоих.

– А как же распопа с его вороной?
– спросил насмешливо Ласло, - Неужто ворона страшнее, чем шпага в заднице?

Третий месяц в крепости томился незадачливый распопа, в пьяном виде во весь голос исполнявший на базаре немудреную частушку о монаршем фаворите (Как у нашего Бирона на хую сидит ворона. Как ворона запоет - у Бирона хуй встает).

– И почему про Левольдов ничего подобного не поют?
– удивился захмелевший уже Копчик.

– Левольд не рифмуется, - пояснил Аксель, - а тут как по заказу все сошлось.

Ворона та красовалась на фамильном гербе графов фон Бюренов.

–

Приговор вернулся с монаршей апробацией, - припомнил Копчик, - распопе сему язык вырезать, кнутом высечь и сослать в Охотск на вечное поселение.

– Злодеяние против первого пункта, оскорбление особы государя, - разъяснил Аксель, - граф Бюрен у нас чья игрушка? Самому-то ему эти стишки даже лестны.

– Почему это?
– не понял Копчик.

– Во-первых, поет ворона довольно часто. Во-вторых, имя графа в песне сей произносится во французской транскрипции, а он спит и видит, чтобы все его именно так именовали. И тут такая удача... Так постепенно и забудется его немудрящее истинное имя, и войдет он в историю под фамилией великих французских маршалов.

– Когда ты язык распопе режешь?
– вскинулся вдруг Ласло.

– Не я режу, Михалыч проспался, - отвечал, зевая, Аксель, - завтра, то есть сегодня уже, в восемь часов пополуночи.

– Не выйдет, - сокрушенно проговорил Ласло, - Смерть заходил к нему неделю назад.

Копчик удивленно на него уставился - что за смерть и отчего в мужском роде?

– Авось успеем, - отмахнулся небрежно Аксель, - но ты конечно хорош гусь.

– Платит изрядно, - с легким смущением признался Ласло, - так будете ставить, господа? Или спать пойдем?

– Я не буду, не пообвыкся еще, - отвечал скромный Копчик.

– На шестнадцать не буду, говорил почему, - отказался и Аксель, - а других вариантов пока и нет. Уложишь нас у себя в мертвецкой, Ласло?

– С превеликим удовольствием.

Приятели собрали в узел остатки пира и пустые бутылки - начальство не одобряло распитие на крепостной стене. На неверных ногах спустились по лесенке вниз, в мертвецкую и, не будь они служащими тайной полиции, сели бы на пол от страха - на пороге мертвецкой ожидала черная фигура с наброшенным на лицо капюшоном.

– Здравствуйте, господин Десэ, - первым нашелся Ласло, - Как вы вошли?

Черная фигура шипяще рассмеялась и откинула капюшон - открылось хищное лицо с оловянными глазами, белокурая грива рассыпалась на плечи. Было ему лет пятьдесят, этому господину Десэ, но язык не повернулся бы назвать его стариком. Он был высокий и плечистый, с дерганой энергичной физиономией и кривой неприятной улыбкой.

– Как я понял, еще не время?
– спросил он, а на вопрос Ласло - не ответил.

– Пока ничего, - отвечал Ласло неуверенно.

– Я подожду, - господин Десэ вошел в мертвецкую и без приглашения уселся на скамью. Ласло беззвучно проводил друзей в свои покои, прикрыл дверь, бросил покрывала на сундук:

– Прошу, господа!

– Кто это?
– полюбопытствовал Копчик. Аксель молчал - он, кажется, знал.

– Это Смерть, - шепотом отвечал Ласло, - Десэ, по-французски смерть. Пойду-ка я, проведаю нашего распопу.

Ласло скрылся за дверью, и Аксель тут же обрушился на сундук и, как по команде, захрапел. Копчику места на сундуке почти не осталось, он уселся в ноги и прислушался. Сердце его тревожно трепетало.