Четвертая жертва сирени
Шрифт:
— Ну да, рассказывал. — В металлических глазках бывшего агента блеснул интерес. — А что это вы вспомнили, батюшка мой? Да еще так вспомнили, что безо всякого предупреждения в гости к старику пожаловали.
Владимир усмехнулся.
— Что без предупреждения — прошу нас простить. А все же вы расскажите-ка еще раз об этих душегубах. Очень я хочу, чтобы Николай Афанасьевич вас послушал.
Иконников с деланной неохотой пожал плечами.
— Да что уж там, — сказал он. — Извольте. Значица так, батюшка мой, — обратился он теперь уже ко мне. Судя по всему, этот Африкан Сидорович всех величал «батюшками», без разбора возраста. — Есть тут на Волге между Самарой и Сызранью, но сильно ближе к Сызрани, село, а
Я похолодел. Даже на какой-то момент позабыл о своей дочери. Иконников описал ту самую сцену, свидетелем коей я оказался позапрошлой ночью на пароходе! Африкан же Сидорович между тем продолжил как ни в чем не бывало:
— И ведь что удивительно, батюшка мой, даже капельки крови не выступает наружу! Потому как ежели хоть капля крохотная проступит — старики, которые мастера по этому делу, заставят молодого еще учиться: дескать, не освоил ты, парень, искусство наше. Так-то вот. Кого угодно они на тот свет спровадят, за малую плату, любого сословия и знатности, еще и шутить любят — перед Богом все равны, говорят. [25]
25
Батраковцы — не вымысел и не полицейская байка. Такой клан убийц действительно существовал, и орудовали они именно так, как описал А. С. Иконников.
— Погодите! — воскликнул я. — Погодите! Выходит, что я был свидетелем убийства?! Выходит, что при мне вот так вот запросто, прости Господи, человека убили, а я даже и не заметил ничего ровным счетом?! Это же…
Иконников вопросительно взглянул на Владимира. Тот пояснил:
— Николай Афанасьевич вчера прибыл в Самару на «Фельдмаршале Суворове». И там он случайно стал свидетелем внезапной смерти судебного пристава Ивлева. От остановки сердца. — Далее Владимир поведал бывшему полицейскому агенту рассказанную мной историю.
Иконников посмотрел на меня с холодной улыбкою.
— Что же, все верно. Значица, свидетелем убийства вы и были, батюшка мой, — сказал он невозмутимо. — И, как верно изволили сказать, ничего не заметили. Такие они, батраковцы-то.
Владимир вновь вмешался в разговор.
— На самом деле нас интересует совсем другое, — сказал он. — Вот вы изъяснились — сердце шилом останавливают…
— Именно шилом, господин Ульянов, — подтвердил Иконников с видимым удовольствием. — Причем очень тонким шилом, специально закаленным. Что вас так удивило? Точно зная, куда целить, убийца выверенным коротким движением наносит смертельный удар. Использование шила, кстати вам скажу, не требует особенной силы, это ведь не нож, не кинжал какой-нибудь, даже не ланцет. И, как я уже доложил, отверстие получается махонькое, не всякий доктор заметит.
Тут Владимир извлек из бокового кармана пиджака небольшой продолговатый сверток, взятый им в модном магазине. Когда он его развернул, я увидел шляпную булавку — точь-в-точь такую же, как
— А ежели не шилом? — Владимир протянул булавку Иконникову. — Вот, взгляните, господин Иконников. Что скажете? Может это подойти какому-нибудь батраковцу для орудия убийства?
Сердце у меня упало. Я подумал, что, возможно, Владимир все-таки верит в виновность моей дочери и возится со мною не столько из желания уберечь невинную от неправедного обвинения, сколько из сострадания к старым знакомым. Но какое отношение могла иметь моя безобидная дочь к каким-то варварам, сделавшим убийство цеховой профессией?!
Старый полицейский взял булавку двумя пальцами, словно бы даже с опаской. Поднес к глазам, повертел и так, и эдак. Разочарованно покачал головой.
— Нет, господа мои хорошие, не может, — твердо ответил он. — Никак не подойдет.
Мы переглянулись. Я испытал облегчение, в глазах же Владимира заметно было скромное торжество.
— Отчего же не подойдет? — спросил Ульянов.
— А оттого, милостивый государь, что жало батраковского шила, как я уже сказал, делается из прочной, закаленной стали, так что, даже наткнувшись на ребро жертвы, оно не согнется и не затупится. А тут, — Иконников небрежным жестом бросил булавку на стол, — тут, господа, мы имеем дело с мягкой латунью, не так уж тщательно и заточенной, которая в самый ответственный момент непременно подведет. Нет, здравый ум батраковца не позволит ему использовать такую ненадежную вещь. Да и зачем? Шило, должным образом заточенное и закаленное, — дело проверенное.
Африкан Сидорович еще раз взял булавку двумя пальцами — с некоторой, как мне показалось, уже брезгливостью — и протянул ее Владимиру.
— Нет, батюшка мой, это никак не подходит для батраковцев… — повторил он.
Иконников помолчал немного и вдруг спросил:
— А что — нашли эту штуку в подозрительном месте?
— Да уж, в весьма и весьма подозрительном… — ответил Владимир рассеянно. — Весьма…
— И кровь на ней была? — спросил бывший полицейский.
— Нет, крови не было.
— Что же заставило вас думать, что эта безделица стала орудием преступления?
— Не меня заставило думать, — поправил его Владимир, — а судебного следователя, господина Марченко.
— Знаю такого, — бросил Иконников, но продолжать не стал, видимо, не желая давать ту или иную оценку собрату-сыщику перед штафирками.
— Думаю, к определенным выводам его подвел характер проникающего ранения на теле убитого, — сказал Владимир. — Следователь полагает, что удар мог быть нанесен именно такой булавкой. Правда, признаюсь вам честно, я тоже сомневался в этом. И вы сейчас лишь усилили мои сомнения.
Иконников махнул рукою, словно отметая содержащееся в этих словах признание его опыта и одновременно отдавая нам на поруки близорукого судебного следователя, пусть даже и собрата.
«Ах! — подумалось мне. — Если бы кто-нибудь так же легко мог убедить судебного следователя!»
И действительно, из сказанного бывшим полицейским агентом следовало только одно: шляпная булавка никак не могла быть орудием заранее обдуманного убийства.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой мы посещаем книжный магазин господина Ильина
Когда мы с Владимиром вышли от бывшего полицейского, вновь я ощутил странную безотходную неприязнь, проистекавшую, казалось, не от обывателей здешних, но от самых стен трущоб, прихотливо и едва ли не живописно составлявших здешний пейзаж. И вновь подивился я тому приподнятому настроению, с которым взирал тут на всё и всех молодой господин Ульянов. По уверенному виду, с которым он выбирал нужную дирекцию пути, я определил, что сам Владимир посещал эти места не раз и не два.
И он незамедлительно подтвердил мой вывод.