Четвертый батальон
Шрифт:
— Далеко ли свиньи? — вопрошает офицер.
Это он интересуется нами, республиканцами. И тут мы слышим сильный удар, падение тела и иронический рапорт кабо:
— Одна из этих свиней вас приветствует, синьор.
Мы выбегаем из укрытия, разглядываем офицера и вежливо предлагаем ему подняться. Затем помогаем ему снять оружие и с подчеркнутой любезностью объясняем, что он «заблудился».
— Разве это не Пегринос? — недоумевает офицер.
— Так точно, Пегринос, — отвечаем мы хором. — Но там с некоторых пор уже пасутся «свиньи».
Нашей разведке повезло. Через несколько часов мы обогатились новым, но еще более значительным «трофеем». Мы разделили всю местность на секторы для наблюдения. Мне достались вершина одной горы и крутой подъем. Я ни опускаю
В бинокль видно, как, озираясь, идет человек. Вот он остановился. Мы пробираемся, хорошо маскируясь. Уже нетрудно разглядеть незнакомца, вернее, незнакомку. Да, это женщина. Она часто присаживается отдыхать. Мы ползем бесшумно. Чорт побери! Да ведь это фармацевт навальперальской аптеки. Признаться, мы часто захаживали в это учреждение, не столько за лекарственными снадобьями, сколько за тем, чтобы поглазеть на эту единственную девушку, оставшуюся в дни боев в Навальперале. Но что она делает здесь, так далеко от своих склянок и рецептов? Мы ползем дальше. У девушки из навальперальской аптеки неплохой слух. Она услышала подозрительный шорох и встрепенулась. Мы наводим на всякий случай наши винтовки на фармацевта и приказываем ей лечь на землю.
— Что вы здесь делаете? — допрос ведется шопотом. — Собираете травы? Что это за научные экскурсии?
Мы предлагаем исследователю зеленых покровов Гвадаррамы ползти впереди нас. Девушка нервничает, но мы успокаиваем ее, что все же это легче, чем восхождение на высоту. Потом мы поднимаемся, вежливо обыскиваем нашу старую знакомую и находим: план нашего расквартирования в Навальперале, расположения передовых траншей и записку, адресованную в штаб мятежных войск.
— Совсем не изысканная латынь. — нравоучительно замечает Панчовидио, пробегая записку. — И подписано не знаменитым медиком, а всего-навсего буквой Г.
Я беру записку и испускаю крик удивления. Да как не узнать эти наклонные мелкие буквы — почерк Гонзалеса. Точь в точь, как в том приказе. Теперь мне понятны неожиданные ночные ракеты, обрывы проводов, появление «Юнкерсов» над нами в часы прибытия на фронт вождей испанского народа. Мне понятно, почему не были взяты Авила и Лас-Навас. Предатель Гонзалес направил нас в Пегринос, ожидая, что мы найдем там свою гибель. Он ошибся, этот жалкий шпион и изменник. Я читаю его записку. В ней шпик распинается перед хозяевами. Он обещает скорую победу мятежникам. Он не забывает напомнить и об очередном расписании для «Юнкерсов»: послезавтра в восемь утра. В этот день на фронт прибудет Пасионария.
…Через несколько часов мы достигли штаба колонны Мангады. Шпионка под охраной моих бойцов осталась у дверей. У дежурного по штабу я настоятельно требую личного свидания с руководителем колонны. Вскоре я вручаю документы, захваченные у шпионки, высокому худому старику. В записке, адресованной штабу Франко, он распознает почерк своего ближайшего помощника и крепко жмет нам руки.
На следующий день по приказу республиканского правительства Гонзалес был расстрелян.
«Пакко»
Где-то недалеко от наших передовых позиций, а иногда и совсем рядом — у временных казарм — раздавались одинокие, но всегда неожиданные выстрелы. Это стреляля «паткко» — неуловимые марокканские снайперы. Винтовки этих стрелков были страшнее пулемета, открыто ведущего свой огонь. О невидимых сверхметких «пакко», о погибших бойцах у нас много и взволнованно говорили. Чего таить — мы испытывали какой-то гипнотический страх перед их могущественным оружием. Название этих стрелков, смело пробирающихся почти в наш тыл, происходило от точного воспроизведения звука пули — пак-ко, — вылетающей из африканской винтовки, которой были вооружены снайперы.
Марокканцы точно играли с нами. Почти каждый день они вырывали из наших рядов одну-две жертвы. Гористая местность, где
Неожиданный выстрел раздался и сегодня утром. Пуля попала в окно нашего штаба. Мы были ошеломлены наглостью врага. В те дни Лас-Навао был уже нашим. Заняв этот чудесный уголок Гвадаррамы, мы вскоре поняли, что враг потерял не только очень важный стратегический пункт, но и небывалый в условиях войны уют. Даже обидно было прозаически именовать прекрасные отели Лас-Навас казармами. Луканди был прав, когда шутя обещал нам здесь «курорт и отдых». По утрам наш командир обходил многочисленные отели, где мы квартировали. Он настоятельно требовал соблюдения порядка и чистоты, напоминал, что вскоре мы вернемся сюда надолго, так как республика подарит заслуженный отдых своим бойцам на лучших курортах Испании. Наши эстрсмадурцы, потрясенные необычайной обстановкой отелей, брошенных знатными бездельниками, ни за что не соглашались лечь в постели. Они предпочитали спать на полу, и только настояния Луканди заставили их перебраться в широкие кровати.
Лас-Навас представлял собой естественную крепость, оберегающую подступы к Навальпералю. Наша задача состояла в том, чтобы охранять эту выгодную высоту и не подпускать врага, находящегося всего в пяти километрах. Но враг ежедневно напоминал о себе одиночными выстрелами «пакко», словно стараясь внушить, что он может безнаказанно разделаться с нами.
В те дни мы стали уже богаче, и запасы патронов позволяли нам даже тренироваться в стрельбе по мишеням. Время пребывания в Лас-Навас мы использовали для боевой и политической учебы. Диего де Месса весь ушел в занятия с неграмотными бойцами, и вскоре он демонстрировал Луканди первые письма своих учеников. Попэй, наш читчик и фронтовой книгоноша, охватил своей просветительной работой весь батальон а Хулио Ромео завершал курс лекций о санитарии, гигиене и первой помощи в бою. Но эта спокойная армейская жизнь была нам не по душе. Мы уже успели привыкнуть к боям и даже почетную задачу защиты Лас-Наваса считали делом менее важным, нежели постоянные продвижения вперед и стычки с марокканцами. Луканди угадывал наши настроения, и нам крепко доставалось за эти, как говорил он, «политико-стратегические отставания».
Однажды капитан вызвал Дельбаля, Панчовидио, Попэя, Фигаруа, меня и еще трех бойцов. Луканди серьезно задумал организовать снайперскую команду. Свой выбор он остановил на нас. Командир развернул захватывающую картину боевой деятельности нашей восьмерки. Этой ночью предстояло совершить первую вылазку на территорию врага. С рассветом мы должны вернуться, доложив о достигнутых успехах.
— Вы, кажется, говорили, — обратился ко мне Луканди, — что вам эти места хорошо знакомы?
Какая память у нашего «глухаря»! Когда-то я рассказывал о давнишних своих скитаниях по Гвадарраме с друзьями по факультету. Луканди вспомнил об чтом и вот сейчас включил меня в восьмерку проводником.
Ночью мы покидаем Лас-Навас, чтобы «поупражняться», как выразился Луканди.
В пяти километрах от нас, в маленькой деревушке, стоит фашистский батальон. Это смешанная часть из марокканцев и фалангистов. По данным разведки, враг ждет подкреплений. Ползком, в темных одеждах мы подкрадываемся к цели. Ночь безлунная, темная — верный помощник разведчика. Сегодня нашим оружием будет служить одеяло. Высокий мавр шагает от дерева к дереву. Марокканца выдает белое одеяние. Понятно, нет ничего легче сразить его меткой пулей. Но ведь не за этим мы приползли сюда. Нам нужно снять бесшумно всех часовых. Панчовидио, Дельбаль и один из бойцов подползают к марокканцу и, когда он делает поворот, набрасываются на него, накрывают одеялом и валят на землю. Он не успевает даже крикнуть. Следующий мавр, в двухстах метрах отсюда, достается мне, Попэю и Фигаруа. Пока первая наша тройка разделывается с огромным мавром, мы выжидаем удобного момента и затем набрасываемся на второго часового.