Четыре дня с Ильей Муромцем
Шрифт:
— Металл, из которого обломок крыла сделан, при каком жаре плавится? — спросил он, и я понял, что все время, от самого дома, он думал о невиданной рукотворной птице, о том, как и из чего она сделана.
— Не знаю! — весело откликнулся я, проглотив кусок медового яблока. Я и в самом деле не знал температуры плавления трестита. Да и зачем мне было это знать? Я даже никогда не задумывался о подобном. Мне достаточно было уметь управлять своим вертолетиком.
— А ковать его можно? — продолжал задавать вопросы кузнец. И я снова не мог ответить. Кузнец удивленно посмотрел на меня, покачал укоризненно головой и опять погрузился в свои размышления. Он достал из мешка злополучный обломок и принялся вновь изучать его в месте отлома. Смешно!
Тогда, может, хвостовой винт можно использовать для ветряной мельницы? Пусть он крутит ее жернова. Но хватит ли у него силы, чтобы вращать эти тяжелые камни? Очень сомнительно. А рассчитать нужное усилие я опять не сумею. Придется сделать что-либо попроще. Но что? И как? Что я, «первый эрудит и эстет», по-настоящему знаю? Что умею? Практически — ничего. Мне известно, что порох состоит из селитры, серы и древесного угля. Соотношение их можно было бы подобрать эмпирически. Но где найти серу? Как раздобыть селитру? Выходит, что и порох я не смогу получить, хотя и знаю о нем. Оказывается, что знаю я много, но все очень поверхностно, без умения применить на практике, как это делал инженер Смит в романе Жюля Верна «Таинственный остров». Да… Знаниям моим грош цена.
— Вот починим твоего «дракона», — мечтательно сказал Илья Муромец, словно прочитав мои мысли, — поедем к нам в Карачарово. Там хорошо! Яблоки поспели, смородина. Будем с тобой на зорьке рыбу удить, на сене душистом спать. А когда отдохнем, отоспимся, направимся по весне опять в Дикое поле. Ты будешь на своем «драконе» летать, супостатов сверху высматривать, а мы, витязи, на курганах стоять, землю русскую сторожить.
Милый Илья Иванович! Как ему все кажется просто. И как все сложно на самом деле. Он мечтает использовать вертолет для защиты страны и не знает, что горючего хватит лишь на полтора-два часа. Как высоко он ценит меня, человека из будущего, и как мало на самом деле я стою, как мало чего умею.
— Нет, дедушка Илья! — решительно вмешалась Зорянка. — Володимирке с тобой не поедет. Он у нас жить останется. У железной птицы то одно, то другое чинить понадобится. Как же ему без кузницы обойтись?
— Ишь ты, стрекоза! — рассмеялся Муромец. — Жениха себе загодя припасаешь? Ловка девка! Молодец!
— Ой, дедушка! — воскликнула Зорянка, прикрыв от смущения лицо рукавом. А Илья Муромец, очень довольный шуткой, продолжал хохотать во все горло.
Я тоже почему-то смутился не меньше Зорянки и, чтобы не показать этого, пустил своего Орлика в галоп. Он птицей рванул вперед. Привстав на стременах, я весь отдался восхитительной скачке по мягкой лесной дороге, следя лишь за тем, чтобы не напороться лицом на какой-нибудь сук или ветку.
Так я проскакал километр или чуть побольше. Затем Орлик перешел на рысь, с рыси на шаг, а потом и вовсе остановился. Я толкал его каблуками в бока, но он не трогался с места и к чему-то прислушивался. Потом сам, без понуканий, весело побежал вперед, и мы выехали на небольшую поляну. Дорога, пересекая ее, уходила в молодой частый ельник, густой и темный. У самого въезда в него, среди буйно разросшихся незабудок пробивался небольшой родничок. Это было очень кстати. Я слез с Орлика и нагнулся над прозрачной водой. А когда, напившись, поднялся с места, то увидел прямо перед собой, шагах в пяти, человека, целившегося мне прямо в грудь, оттянув тетиву до
Из-за серого, заросшего мхом ствола старой ели вышел еще один человек. Он приложил палец к губам, приказывая мне молчать. Но я, даже если бы захотел, все равно не сумел бы крикнуть. Всего меня словно парализовало от ужаса. Боковым зрением я отмечал появление за молоденькими елочками все новых людей. Но по-настоящему я видел в эти мгновения только острый наконечник стрелы, прищуренный глаз, недобрую усмешку да грязную загорелую руку на тугой тетиве.
«Лишь бы стрела у него не сорвалась!» — мелькнула у меня мысль, ибо я уже понял, что, если человек не выстрелил сразу, значит, убивать меня он не собирается. Стрелок, все так же нехорошо усмехаясь, медленно опустил лук. Я вздохнул с облегчением и перевел взгляд на других, окруживших меня людей. Прежде всего я узнал Волчату в его красном плаще. Потом детину с узловатой дубиной и, наконец, того, в коричневой с белым пятном меховой безрукавке, который выслеживал нас.
Итак, вся их бандитская компания была в сборе. Сейчас меня свяжут, посадят на коня и умчат в неизвестном направлении. И Илья Муромец ничего не успеет сделать. Он ведь еще далеко. Прощай, Зорянка, прощай, кузнец, прощай, мой злосчастный вертолетик…
— С этим хлопот не будет, — сказал Волчата, кивнув в мою сторону. — Небось уже в штаны намочил. Кузнеца с девчонкой тоже живыми возьмем. За кузнеца кочевники не меньше пяти коней нам дадут. Умелец! Главное — Илью стрелами сбить. В рукопашном бою его не возьмешь. Только из засады можно. Он без кольчуги едет. В грудь ему цельтесь.
Я поразился: выходит, они охотились совсем не за мной, а за Ильей Ивановичем?
— Как бы нам за Муромца от князя Владимира беды не принять, — неуверенно сказал один из бандитов.
— Много ты знаешь! — рассмеялся Волчата. — Да он рад будет. Ему Муромец поперек горла как кость стоит. А ну, по местам! Стрелять всем сразу, как только я свистну. Ты, Шершень, отрока на себя возьми. Ежели пискнет, в горло нож — и дело с концом! Понял?
Тот, что был в меховой безрукавке, подошел вплотную, приставил большой нож к моему горлу и сказал, усмехнувшись:
— Чего не понять…
Острие широкого, длинного ножа царапнуло мне кожу на шее. Я содрогнулся от ужаса. Такому что курицу зарезать, что человека — никакой разницы. Толкнет вперед руку и — все!
Я представил себе, как лезвие ножа с хрустом входит в горло, и чуть было не закричал от страха и жалости к самому себе. Но тут же опомнился, потому что именно кричать-то мне и нельзя было. Я стоял на грани смерти и жизни, не смея пошевелиться. Вокруг порхали, перелетая с ветки на ветку, какие-то птички. Ярко светило солнце, тихо журчала вода в ручейке. И невозможно было поверить, что через секунду все это может кончиться, навсегда исчезнуть. Вернее, все это останется, а меня не будет. Это было столь чудовищным и несправедливым, что я опять едва не закричал. Шершень поглядел на меня внимательно и чуть-чуть надавил мне на горло своим страшным ножом.
Я судорожно вздохнул и вдруг подумал о том, что где-то совсем уже близко Илья Иванович. Едет не спеша, в распахнутой на груди рубахе, ничего не подозревающий и фактически безоружный. Он спокоен, он знает, что я ускакал вперед, он надеется на меня, он не ждет нападения! Я представил себе, как он выедет на эту полянку, как подъедет поближе к этому родничку и как несколько стрел сразу проткнут ему грудь. Нет, этого никак нельзя допустить! Надо закричать, надо предупредить его.
Но ведь нож Шершня тут же вонзится мне в горло. Это верная гибель. А вот Илье Муромцу, как известно, смерть в бою не написана. Да он и сам говорил мне об этом. И в былинах так сказано. Зачем же мне умирать? Может быть, и так все обойдется, без моего вмешательства?