Четыре дня с Ильей Муромцем
Шрифт:
Я просыпался, снова засыпал на короткое время, но в конце концов, совершенно измученный, решил выбраться из жилья. У входа сидел на обрубке бревна Ратибор. Был он в белой холщовой рубахе и таких же штанах, не достававших до щиколоток его босых ног. Крупные загорелые, узловатые руки, похожие на корни дерева, устало покоились на коленях. Это были руки очень старого и много работавшего человека. Казалось, что у старика просто не было сил поднять со своих острых колен эти руки-кувалды.
— Доброе утро, дедушка! — сказал я, чувствуя себя ужасно еще и от того, что непричесан и неумыт.
— Здрав будь! — ответил улыбаясь старик. — Ты из какой страны будешь? Вечор Илья сказывал, да я чтой-то не понял.
— Я, дедушка, такой же, как вы, русский. Только из будущего.
— А… Ну, тогда понятно. Из будущего так из будущего. Ты садись-ка рядком да расскажи ладком. Мне, старику, все любопытно. Расскажи о себе.
Дед с удивительной легкостью поднял, казавшуюся тяжелой, руку и положил ее мне на затылок. Рука была удивительно легкой! Пальцы ее быстро ощупали мою голову да так и остались лежать на темени. Я закрыл глаза. Мне стало легко и просто. Тоска по дому ушла, словно ее и не было. Будто ее сняли с меня, как липкую паутину, эти старческие руки. И я снова, как тогда на обрывистом берегу Оки, почувствовал, что все-таки дома, в своей стране, среди совсем не чужих мне людей.
Рядом с нами на утоптанной земле лежали три серых громаднейших волкодава. Но мне совсем не было страшно, хотя я, конечно, понимал, что в любой момент, только дай команду, они могли бы разорвать меня в клочья. А старик, словно угадав мои мысли, заговорил уже не со мной, а со своими собаками:
— Ну, чего уставились? Это свой. Это наш отрок, Володимирко. В случае чего его защищать надо. Поняли? Эх вы, други-соколы!
Оттолкнувшись руками от колоды, на которой сидел, Ратибор поднялся, потер поясницу и повел меня к бревенчатому сарайчику на высоких сваях-столбах, который высился над забором неподалеку от жилья. Волкодавы, миролюбиво помахивая хвостами, пошли следом. По приставной лесенке мы поднялись на площадку и проникли в сарай-клетушку. Здесь, защищенные от солнца и мух, продуваемые сквозь узкие щели ветром, висели прозрачные от янтарного жира осетровые балыки. Густой аромат вяленой рыбы буквально ошеломил меня. Сразу же захотелось есть.
— Сними-ка вот этот! — показал мне старик на осетровую спинку метровой длины. — И этот тоже. В дорогу с собой возьмете. Да и Кузьме гостинец послать надобно. Он рыбку любит, а самому ловить некогда. Все небось в кузне молоточком постукивает, что-нибудь мастерит.
— Это тот кузнец, к которому мы с Ильей Ивановичем едем?
— Тот самый.
— Хороший кузнец?
— Ого! Он что хошь сделать может. Кольчугу для Муромца он мастерил. Из тридцати тыщ колец! Половина из них сварена, а половина на заклепочках. Тонкая работа.
У выхода из клетушки нас поджидал откуда-то взявшийся большой черный кот.
— Что, явился, Мурлыка? — притворно сердито спросил его Ратибор. — Где ночь прошлялся? Опять птичьи гнезда зорил? А мышей кто ловить будет?
Кот терся о ноги старика и умильно выпрашивал балычка. Ратибор нагнулся, подхватил кота рукой и, подняв его над перилами, обратился ко мне:
— Гляди, отрок. Хорошенько гляди!
Старик подбросил кота вверх. Тот кувыркнулся в воздухе, крутнул энергично хвостом и приземлился на все четыре лапы, нисколечко не ушибившись. К нему тотчас с рычанием кинулись волкодавы. Но кот стрелой метнулся на столб, а с него длинным косым прыжком махнул на дерновую крышу жилища.
— Видал? — с торжеством спросил меня Ратибор. — Вот так же и человек должен: жизнь тебя на землю швырнет, а ты на ноги встать сумей и снова борись. Так-то… Понял, поди?
— Понял! — ответил я, невольно улыбаясь наивному педагогическому приему. Но мысль его была глубже, чем мне показалось сначала.
— Понял, да не все! — сказал он, глядя на беснующихся внизу волкодавов. —
Старик с любопытством взглянул на меня и, не дождавшись ответа, грустно сказал:
— Да… Эту загадку не нам с тобой разгадать. Да еще натощак! Пойдем-ка в жило. Ежеву готовить пора.
С балыками, или, как их называл Ратибор, «рыбьими спинками», мы вернулись к жилищу, из которого все еще доносился могучий храп Муромца.
— Пусть спит, — улыбнулся Ратибор. — Умаялся за дорогу. А мы пока поснедаем. Солнышко встало, птицы кормятся, стало быть, и нам пора закусить.
Мы вошли в жилище и устроились за столом, положив балыки прямо на него, без всяких тарелок. Ратибор большим, острым ножом нарезал хлеба и рыбы, налил мне в братину шипучего медового кваса, и мы принялись завтракать. Такой вкуснятины, как этот дедовский балык, я еще в жизни не пробовал. Деликатес! Да еще в таких баснословных количествах.
Но не успел я дожевать первый ломоть балыка, как на руку мне скакнуло какое-то маленькое прыгучее насекомое. Я и внимания на него бы не обратил, но эта мелюзга вдруг укусила. Я хотел ее прихлопнуть, как мошку, но она мгновенно стрельнула куда-то в сторону, и шлепок пришелся уже по пустому месту.
— Что, блоху споймать захотел? — рассмеялся старик. — Нет, брат, ее так просто не словишь. Прыткая!
«Блоху? — изумился я, вспоминая ночное жжение тела. — Так это меня блохи кусали?»
Я подошел к нарам, на которых, раскинув руки, продолжал заливаться могучим храпом Илья Иванович, и провел рукой по медвежьей шкуре. Из-под ладони тотчас стрельнули в разные стороны не то две, не то три маленькие кусачие прыгуньи. Мне даже есть расхотелось. Никогда в жизни блох не видал. А тут их полным-полно. Может быть, и вши есть? Меня передернуло от омерзения. Неужели всегда теперь придется спать на блошиных медвежьих шкурах?! И опять так мучительно остро захотелось домой, что я едва не заплакал. Какая ужасная бедность, какое убожество в этом втиснутом в землю жилище с дочерна закопченным потолком из едва обтесанных бревен. Какое множество мух, блох, тараканов. И никаких, даже самых элементарных удобств. Умываться и то они ходят к реке или плещут на лицо водой из деревянного ковшика. «Мама, милая мамочка, возьми меня отсюда!» — мысленно закричал я…
— Что, Володимирко, пригорюнился? — участливо спросил Ратибор. — Или рыба не вкусная? Так у меня еще сохатино мясо есть. Хочешь мясца? Али меду? Хороший мед, липовый.
Но мне уже ничего не хотелось. Я вышел из жилища, поднявшись по четырем земляным ступенькам, укрепленным колышками и досками. Здесь, снаружи, на ветерке, немного полегчало. Над головой тихо качались верхушки сосен, по голубому небу плыли белые облака, сороки перелетали с дерева на дерево… Все было как в наше время. И мохнатые псы, и песок, и крапива под тыном. Даже сам Ратибор. Разве не встретишь сейчас такого же старика где-нибудь в глухой деревне? И только вот эти деревянные идолы да тын, поставленный из вкопанных в землю бревен…
— Что, на Стрибога великого смотришь? — спросил, неслышно подойдя ко мне сзади, Ратибор. — Гляди, гляди… Он человеку силу дает, простор да свободу учит любить.
И хотя я смотрел вовсе не на деревянного истукана, а на небо и сосны, но после слов старика все же перевел взгляд на изображение древнеславянского бога воздушных стихий. Стрибог тоже смотрел на меня своими пронзительными глазами. И вновь на его грубом лице, вытесанном безвестным мастером, почудилась усмешка. Он опять словно говорил мне: «Боишься? А ты не трусь, не поддавайся, борись!»