Четыре года в Сибири
Шрифт:
– Нет, братишки, мы это уже знаем..., – отвечают насмешливо преступники, и уже оба мужчины схвачены. Они уже больше даже не защищаются.
Дверь в гостиницу моего домовладельца выламывают силой, скованные и заключенные входят внутрь. Они не находят там ничего, так как ни об еде, ни о питье никто своевременно не позаботился. Спустя короткое время два страшно изувеченных трупа выкидывают из дома. Это оба представителя правительства.
Под угрозой продуктовые лавки должны открывать свои двери. Без разбора преступники выносят продукты, ругают
Она жаркая, раскаленный ветер гонит песок к окнам.
Никто не может спать этой ночью. Каждый, у кого есть дома хотя бы коса, серп, топор, секира, судорожно сжимает их в руках.
– Дайте нам водки! Дайте нам баб! – шумят сумбурные голоса то здесь, то там.
Маленькие входные двери поддаются, каторжники вваливаются внутрь. Женщины и дети кричат. Течет кровь через пороги нескольких дверей.
Там трещит выстрел.
Ревущие мужские голоса, которые нельзя разобрать. Снова звучат отдельные выстрелы, залп, еще залп следует, снова несколько выстрелов.
Перед моим домом я вижу, как бегут арестанты. Они все вооружены! Прежние каторжане указали им дорогу, немногочисленная охрана оружейного склада была перебита после измены.
К полудню есаул скачет по торговой улице, голова его обмотана полотенцем; оно пропитано кровью.
– Выдвигайтесь! Займите выход к рынку. Заманите их всех туда, любой ценой! Шпоры в крови, лошадь встает на дыбы, скачет дальше.
Мгновенно я с двадцатью товарищами, Кузьмичевым и Лопатиным перед почтой, мгновенно насыпаются земляные валы, и мы бросаемся за них. Перед нами простирается рыночная площадь.
Спустя короткое время я вижу справа, как маленькая группа стреляющих арестантов прибывает на площадь. Звучат выстрелы стрелков, которых мы сначала не видим, так как они снова и снова прячутся за административными зданиями. От угла к углу они приближаются к каторжникам. Я по мундирам понимаю, что это отряд полиции.
Можно слышать каждый выстрел, так как они звучат с большими промежутками, но после каждого выстрела один арестант валится на землю.
Слева от нас солдаты, нагнувшись, бегут вдоль улицы. Они тоже прячутся за избами. Теперь большая группа стреляющих преступников бежит за ними. Они взбираются на крыши, прячутся за дымовыми трубами, и каждый угол служит им прикрытием.
Без поспешности, как будто им придется стрелять в лесного зверя, сибирские стрелки поднимают свои винтовки. Они, похоже, с удовольствием стреляют в голову заключенным, которые, как подстреленные глухари, валятся на землю.
Наконец, мы видим как большая часть бандитов, с криками и воплями, приближается к рыночной площади. Среди них очень многие в штатской одежде. Это те жители Никитино, которые симпатизируют каторжанам, прежние, освобожденные преступники, надеющиеся на успех, который может принести им богатую добычу.
Наша цепь стреляет.
Все же и первые вражеские пули уже свистят мимо нас, поднимают насыпанный как брустверы
Теперь выстрелы трещат со всех углов рыночной площади.
Велико мужество, сильно презрение к смерти у преступников. Они подбегают к нам, понятия не имея о самой примитивной военной хитрости.
Наши обоймы щелкают, звучит выстрел за выстрелом. Пришел момент, когда нам скоро придется уступить их численному перевесу. Рев нападающих становится все громче, похожий на звериный рык, они видят свой успех, хотя на обоих флангах стрелки тоже ведут оживленный огонь. Рыночная площадь покрывается множеством дергающихся, кричащих тел.
Но внезапно, что-то тяжелое неуклюже шлепнулось на меня, с другой стороны другое тело: Иван и есаул притащили пулемет и устанавливают его на позиции.
Секунды проходят... Тишина...
Пулемет лает над моей головой.
Всей силой я сбрасываю тело с себя. Я слышу проклятия... это мой друг Иван. Он бросился на меня, чтобы меня прикрыть.
До нападающих меньше ста шагов. Пулеметная лента пуста, пулемет молчит, так как есаул ранен. Я смотрю, как по его глазам разливается брызгающая, струящаяся кровь, как мужчина, ничего не видя, тянется к новой ленте, пытается стереть с лица кровь, как появляется Лопатин, снова ругается капитан, есаул падает…, но потом пулемет снова грохочет.
Прищурившись, совершенно спокойно, твердой рукой, капитан ведет огонь очередями, хотя арестанты снова приблизились к нам на несколько метров. Пулемет лает до тех пор, пока последние пули понеслись вслед убегающим бандитам.
В пивной моего хозяина обосновались оставшиеся арестанты. Оттуда слышны отдельные выстрелы. Мы наблюдаем из-за изб.
– Ты возьмешь четыре бидона с керосином у Исламкуловых, – обращается Иван Иванович к Лопатину, – ты, Кузьмичев, и ты, Фадеев, тоже. Потом мы подожжем дом, и вернем себе наше спокойствие. Вперед! Марш, марш!
Примерно десяток стрелков выстраиваются, за ними полицейский капитан хватает бидоны с керосином, и беглым шагом идет к пивной, пока стрелки ведут свой уничтожающий огонь по каждой высунувшейся голове.
Двенадцать бидонов керосина выливаются на наружные стены дома. Огонь взвивается до небес.
С возбуждающим нервы спокойствием капитан возвращается к нам.
Час спустя дом разваливается и становится похожим на огромный факел, в который влетают мириады молей, мух и жуков. Огонь ночью выглядит зловеще. Вокруг нас тягостная тишина, хотя мы все собрались у огня.
И тут и там произносится, наконец, слово. Мужчины разорваны, грязны, некоторые сняли рубашки, и я вижу, что их тела сильно вспотели от жаркой ночи. На них отражается пылающий огонь.
– Идите по городу и скажите всем...
– Пожар!... Пожар!... Лес горит!... Горит! – визгливые голоса прерывают полицейского капитана.
Далеко вдали мы видим, как высокий, пожирающий огонь бушует в лесу, и вслед за ним огонь поднимается еще в трех других местах.
Тайга горит в четырех местах.