Четыре года в Сибири
Шрифт:
Числа! Машины! Годы железной работы! Беспокойное стремление и творчество! Трезвое мышление и действие!
Как бесполезно все это вдруг...
На следующий день, я как раз обедал и читал газеты, которые все были скомканы. Это была «макулатура» самой последней даты.
В двери беззвучно появляется фигура.
– Фаиме...!
Ее губы так горячи. Я поднимаю ее на руки и качаю как ребенка.
– Петр, – шепчет она, – теперь я всегда буду называть тебя так, потому что ты велик и силен. Ты как Петр Великий для меня! Я не могла спать всю ночь. Мои губы пылали и дрожали.
– Вот что ты уже успела открыть во мне! И ты... знаешь ты, что ты значишь для меня?... Фаиме! И на всем свете есть только одна Фаиме для меня. Я знаю, я никогда больше не найду другой Фаиме.
– Любишь ли ты меня также...?
– Безгранично! Я целую девушку, как будто потеряв рассудок, и внезапно я знаю, что никогда не смогу оставить ее, никогда больше.
Я все еще держу ее на руках и иду с ней к зеркалу. Она кладет свою голову к моей и шепчет:
– Всякий раз когда я отныне буду смотреть на себя в зеркале, я всегда буду видеть тебя рядом со мной, так же как теперь.
– Петр, – просит она смущенно, – давай купим пирог и будем пить кофе в твоей квартире. Мне этого так хочется.
Мы вышли на улицу. Фаиме как будто преобразилась. Она больше не была прежней татарской девушкой, теперь она чувствовала себя принадлежащей мне. Все должны были видеть нас вместе.
– У вас теперь ваш первый визит, господин доктор, и какая уважаемая гостья. Позвольте мне, все же, принести вам несколько стульев и стол, Вы же не можете сидеть на сундуках, это так безобразно, – заметила моя хозяйка, сияя всем лицом.
Питье кофе было очень уютно. Фаиме и я болтали как два свободных счастливых ребенка.
Внезапно врывается Игнатьев. Сердитый и грязный, как всегда.
– Я должен знать, что в этом пакете. Я видел, как вы зашли с ним. И он указывает на пакет с книгами. Фаиме принесла их.
– Это вас вовсе не касается, это принадлежит мне, звучит короткий и решительный ответ. Я еще никогда не слышал, чтобы Фаиме разговаривала так.
– Откройте это немедленно. Что там? Книги?
– Вы не имеете права ничего мне приказывать! Татарка с пренебрежением глядит на разъяренного писаря..
Теперь встаю я. Фаиме боится, но Игнатьев уже убежал.
– Не бей, Петруша, дорогой, Петруша, ради меня, будь добр, пожалуйста. Как кошка Фаиме бросается к пакету и выбрасывает его из окна на двор.
Игнатьев уже появился снова, с ним караульный солдат, который стоит на посту в будке перед моим домом. У него в руках винтовка с примкнутым штыком. – Пакет! Где пакет с книгами... где он тут? Я хочу это знать. Он ведь только что был здесь! Я же не сумасшедший!
–
Игнатьев внезапно успокаивается. Дрожащими руками он поднимает сундуки, разбрасывает их, пот течет у него по лбу. Фаиме идет к двери.
– Господин Крёгер, вы не должны обижаться на меня, если я сейчас уйду. А вы, вы больны, и должны знать, от чего!
Последние слова относятся к писарю. Фаиме уходит.
Немногие сундуки и кровать быстро осмотрены, во всем остальном квартира абсолютно пуста. Игнатьев стоит ошеломленно и пытается говорить.
– Идите лучше, уходите, так как я не хочу из-за вас снова попасть в тюрьму! Я дам вам, однако, один совет: больше не пейте!
– Но, все же, я не пьян, ради Бога, нет! Я клянусь! Я видел книгу... книги, я видел их... здесь, на этом месте, в газетной бумаге.
Едва Игнатьев – вместе с часовым спустился по лестнице, как Фаиме стоит снова передо мной. Мы долго глядим друг другу в глаза.
В тот самый вечер я снова гость у Исламкуловых.
Старший брат принимает меня и провожает в жилую комнату. Он смущен. Я знаю причину.
– Фаиме и я, – начинаю я, – любим друг друга очень, очень. Я обещаю вам..., – татарин все еще держит мою руку, и я замечаю, как он смущен, – ... я даю вам мое слово!
– Этого для меня достаточно, дорогой господин Крёгер. Я благодарю вас, что вы опередили меня. Я не знал сам, как я должен был вам об этом сказать... мы с братьями очень любим нашу Фаиме, она наша самая большая и единственная радость. Девочка такая же, как наш покойный отец, пылкая и безграничная в своей страсти. Я благодарю вас от всего сердца...
– Мне будет тяжело, очень тяжело сдержать свое обещание, но я никогда не сделаю свою игрушку из Фаиме, никогда..., и, после некоторого промедления, причем мое лицо краснеет, как у гимназиста, – но свою жену...
Мы садимся молча.
– Петр! Я взглянул вверх, Фаиме стоит в комнате. – Я нарядилась для тебя, только для тебя.
На ней длинное вечернее платье из темного, пестрого восточного материала, с длинными, широкими рукавами и глубоким вырезом. Одежда очень тесно обтягивает ее молодое, прекрасное тело. Я неосознанно тру лоб; на доли секунды мне приходится закрывать глаза.
– Ты совсем ничего не скажешь, Петр?
Я осторожно целую ее в красные губы.
Я хочу жить!
Согласно распоряжению я каждый день отмечался в полицейском участке. Был составлен список присутствующих, в который я должен был вносить свое имя. Полицейский штемпель и подписи полицейских после этого подтверждали, что я на самом деле никуда не сбежал.
Напряженные дни, на которых покоилась работа полицейского начальства, прошли. Игнатьев стал необычайно приветливым и только и искал случая, чтобы втянуть меня в беседу. Я избегал его, как только мог. Он предлагал мне сигареты, просил меня выпить с ним чаю. Он заметно нервничал.