Четыре года в Сибири

Крегер Теодор

Фаиме перевязала вряд ли достойную большого внимания рану на моей руке. Я должен был обедать и ужинать у нее.

Однажды, когда она готовила еду, она задумчиво сказала: – У меня есть одно такое безобразное, глупое желание. Я хотела бы, ты был бы болен, чтобы тогда заботиться о тебе со всей любовью и преданностью.

И другой раз: – Петр, мой дорогой, любимый Петр, – сегодня ночью мне пришло в голову что-то прекрасное, действительно чудесное, но ты должен сам догадаться об этом. Непременно подумай об

этом.

– Сбежать...?

Я сказал это шепотом, так как боялся произнести это слово, и быстро огляделся. Не было ли кого-то, кто мог бы услышать это... часовой перед моим домом?

Черные, необъяснимые глаза смотрели на меня. Только они могли глубоко смотреть мне в душу, в ее самые скрытые углы.

– Я знаю, ты лелеешь эту мысль с первого дня освобождения. Но, Петр, любимый, дорогой Петр, возьми тогда меня с собой, умоляю тебя. В твоей стране я хочу служить тебе как служанка, но только не оставляй меня одну. Моя жизнь началась с тебя, и она закончится тобой. Пожалуйста, пожалуйста, не покидай меня.

– Ты не должна служить мне, Фаиме, а согласно закону и праву моей страны я хочу считать тебя... святой.

Я поднял девушку на руки, и она прижалась ко мне, как делают дети, которым простили какой-то плохой поступок.

Ночью, когда люди спали, я лежал на своей кровати, бодрствуя, в одежде, точно, как я на нее упал.

Из Петербурга все еще не было никакого сообщения! Почему?

Перед дверью я слышал спокойные, равномерные шаги часового. Сегодня на посту стоял унтер-офицер Лопатин. Особенная честь для меня, опасного преступника. Ночь таращилась на меня через открытые окна. Окон было много, и поэтому было также много раскрытых, черных пастей.

Я внимательно прислушивался к себе.

Все же, я боялся умереть, испытывал страх перед смертью?

«... временно...», слово из моего приговора.

Я вскакиваю и хожу по комнате туда и сюда.

Когда это слово было впервые произнесено, я не знал страха. Сегодня все поменялось. Смысл моей прежней жизни, все творчество и неутомимый труд разрушились, превратились в ничто. Впервые в жизни я был теперь осознанно счастлив. Теперь, когда я чувствовал, как кипящая горячая кровь текла по моим венам, должен ли я проститься с чувствами и ощущениями, которые я раньше только смутно ощущал во всей их глубине, но для которых у меня не было времени? Пока что, временно, я мог иметь все, но только с этой оговоркой.

Да, я боялся умереть, так как я не хотел умирать теперь.

Да, у меня был страх перед неизвестностью, перед «временно».

Как долго я должен еще ждать смерть? Или она пройдет мимо меня, меня игнорируют, забудут? И все это, вся эта трусость из-за женщины, девушки, из-за почти ребенка, которого я как красивую игрушку носил на руках, с которой я сам был большим ребенком? Не было ли это смешной

необузданностью, так поддаться страсти и ударить самого себя по лицу со словами: «Ты стал трусом!»

Сделали ли месяцы в тюрьме меня все же действительно слабым, лишили сопротивления? Мужчину, который полагал, что у него стальное, натренированное тело и холодный, расчетливый дух?!

Керосиновая лампа, которая беспрерывно качалась туда-сюда, отбрасывала мою призрачно большую тень на голые стены.

Ночь по-прежнему глядела на меня через окна.

Час за часом моя тень шаталась по комнате вперед и назад, а внизу на улице ходил туда-сюда, в том же самом темпе как я, часовой.

«Побег!... Побег!... Побег!... Побег!...»

Каждый шаг вдалбливает в меня это слово, каждый шаг подтверждает это.

Смешной пустяк! Бегство! Должен ли я обременять свою совесть?

Не написал ли Ахмед тайно татарам, что мои родители не получат разрешение на выезд из России, пока меня содержат под стражей в Сибири?

Я сжимаю кулаки, я прижимаю их к вискам. Только не потерять ясного соображения, только не увлечься! Я должен думать о других, не только обо мне!

«Фаиме!... Побег!... Фаиме!... Побег!... Фаиме!... Побег!...»

С каждым шагом падают эти слова, и я больше не могу прогнать их от меня, эти низкие мысли.

«Фаиме!... Побег!... Фаиме... Побег!»

Мои шаги снова и снова вдалбливают в меня это, и уже не только мой рот формирует эти слова.

Дух показывает прекрасные, великолепные картины свободы. Совесть умолкла. Я готов совершить подлость...

«Фаиме!... Побег!... Прямо теперь, не задумываясь, использовать всю мою силу... Должен ли я тем самым убить Фаиме?...»

Да!... Нет!...

Смешно!

Почему она теперь не со мной? Почему она не утешает меня ночью своими прекрасными маленькими детскими руками? Почему я связан моим честным словом, которое я дал ее брату? Кто создал уставы морали и чести?

«Фаиме... Побег!... Боже!... Я сбился с пути!»

Я открываю дверь и выхожу.

Первая бледная, едва заметная полоса света на горизонте. Звезды, вечные... там живет Господь Бог детей. Но я больше не могу быть ребенком.

Я сажусь на скамейку перед домом.

В сторожевой будке теперь храпит часовой. Должен ли я убежать...?

Я не могу... не могу – я должен ждать!

Скотина, солдат, как он храпит! На посту! Человек без энергии – это паразит, которого нужно убрать, так как он только преграждает нам дорогу.

Спящий... какое спокойствие исходит от него! Думаю я и рассматриваю его все время. За ним не стоит с нетерпением ожидающая смерть! Нет, напротив, именно потому, что он спит! Часовой, заснувший на посту, повинен смерти. Какие бессмысленные слова внушаем мы, люди, самим себе...