Четыре года в Сибири
Шрифт:
Вокруг нас стояла молчаливая тайга.
К вечеру мы прибыли в деревню Закоулок, там нам предстояло заночевать. На краю деревушки, бодро и весело журча, бежала маленькая река; вода в ней была прозрачна как кристалл.
Немногие жители выбежали к нам навстречу и глазели на нас с открытыми ртами. В их глазах отчетливо стоял страх, когда они видели вооруженных солдат.
Фаиме и я размяли затекшие члены и пошли в гостиницу.
Крохотная комнатка с обязательным «красным углом», примитивные деревянные скамьи и столы; где-то жужжал
– Барин может спать со своей женой в моей двуспальной кровати, – заметил маленький, бородатый хозяин.
– Нет, мой дорогой, этого я не хочу. Я лучше буду спать с женой у тебя на сеновале. Там лучше всего спится.
Мужчина растерянно стоял, удивившись, что я отклонил его предложение, означавшее самую большую честь, которую хозяин только может оказать своему гостю. Я мог только улыбнуться, я точно знал, с каким небесным наслаждением Фаиме и меня атаковали бы мои любимые клопы.
– Но приготовь нам пока что-то поесть, из всего, что у тебя есть. Солдаты и ямщик тоже будут много есть, у нас волчий аппетит.
Между тем я надел мой купальный костюм и с удовольствием плавал в речушке.
– Барин, – сказал солдат, – но вы не заплывайте слишком уж далеко, Иван Иванович дал мне такой строгий приказ, что я запомню его до своей смерти.
– Хорошо, хорошо, Лопатин, я не удеру от тебя. Или ты думаешь, я оставлю в одиночестве мою жену, такую красивую, хорошую женщину? – Нет, я так не думаю, – ответил обрадовано Лопатин и покосился на смеющуюся Фаиме, – но, все же, Иван Иванович так говорил.
До захода солнца я сидел с Фаиме на резвой маленькой речушке, мы говорили друг другу вечерние, прекрасные слова. Солдаты не оставляли меня из виду; их руки, казалось, приросли к заряженной винтовке с примкнутым штыком.
Ночной привал на сеновале был наполнен воздухом и мягок. Отдельные голоса доносились к нам снизу, потом они умолкли. Сонно каркали где-то журавли, собака печально выла вдали, у двери амбара бродил туда-сюда заспанный часовой. Наконец, и Фаиме закрыла глаза, улыбка, и она уснула.
Первые солнечные лучи нового утра разбудили меня. Обнажившись до пояса, я умывался перед «Гранд Отелем». Хозяин собственноручно поливал мне из деревянного чана воду на руки. К тщательному бритью и умыванию он, очевидно, относился без большого понимания.
Едва я был готов, как разбудил Фаиме. Еще совсем спросонья, она счастливо улыбалась мне. Она делала это каждое утро, был ли снаружи солнечный свет или дождь.
Быстро позавтракали, взяли с собой новые запасы, заплатили хорошие чаевые хозяину, и поездка продолжается. Издалека я вижу, как мой владелец гостиницы вздыхает облегчено: вооруженные солдаты и я, мы были, однако, для него действительно зловещими людьми.
К вечеру третьего дня мы добрались, наконец, до железнодорожной станции.
Маленькое здание из едва ли выстроганных стволов, большое количество изб вокруг, пара колодцев, любопытные люди с открытыми ртами. Здесь начало и конец культуры.
На пути готовый к отъезду локомотив, за ним ждут немногочисленные вагоны. Там, где путь прекращается, сразу за ним стоит лес. Это действительно конечная станция. Я уже видел ее, когда был еще заключенным и меня здесь принимал Лопатин.
Железнодорожник услужливо провожает нас в купе первого класса. Плотно за нами следует толпа, пробираясь дальше и стараясь занять места у окна. Часовой сразу становится перед дверью, и, не проходит и нескольких часов, как звучит троекратный звонок, потом гудок машиниста, и кажущееся здесь странным достижение далекой культуры, постепенно пыхтя, приходит в движение.
Час за часом едет поезд. Лес, лес, везде никогда не кончающийся девственный лес.
«Европа – Азия». Обветрившаяся табличка в сердце дикого Урала отвечает мне на приветствие. Я отгоняю мрачные мысли о прошлом. Как ребенок я ищу убежища у Фаиме.
Через полтора дня мы в Перми, здесь мы пересаживаемся на Транссибирскую железную дорогу, и потом опять едем на восток, назад через Урал; еще через два дня мы прибыли в Омск. С вокзала меня ведут в отель. Мы маршируем по городу.
Облик этого города типичен для городов, испытавших очень быстрый подъем. Рядом с высокими массивными, современными домами стоят старые, маленькие, уже ветхие хижины. Оживленное движение только на немногих главных улицах, а немного в стороне пустыня, бедность, упадок.
Как только мы добрались до гостиницы, как меня позвали к телефону. Я безотлагательно должен прибыть на допрос.
Я вхожу во вместительный зал судебного заседания, за мной, как две тени, оба вооруженных конвоира. Их просят выйти из зала. Зачитывается протокол уже состоявшихся заседаний, начинается мой допрос. Глаза прокурора и заместителей градоначальника с любопытством, интересом и строгостью поворачиваются ко мне. Военный трибунал приводит меня к присяге. Однако выясняется, что я, как немец во вражеской стране, по военным законам нахожусь по своему статусу вне каких-либо прав и уставов. Потому моя клятва недействительна. Воцарилось всеобщее смущение.
Я должен предъявить роковую расписку на 25 рублей. и подтверждение карточного долга в размере 196 рублей. Они передаются из рук в руки и снова возвращаются к прокурору.
– Почему вы дали Игнатьеву деньги? – спрашивает он коротко и резко.
– Потому что он попросил об этом. Ему нигде больше не давали кредит, на него должны были подать в суд за его долги, и он не видел никакого другого выхода.
– Обещал ли он вам за это поблажки?
– Да, он обещал никогда больше не устраивать обыск в моей квартире, он клялся мне в этом и обещал, что всегда будет к моим услугам.