Четыре направления - четыре ветра
Шрифт:
Мои ступни шлепают по влажной земле, звуки шагов тысячекратно усиливаются, я вздрагиваю и пригибаюсь, стараясь не нарушать мир и гармонию джунглей… этого райского сада.
Да и не нужно ступать по нему, я могу парить, я могу подняться над Землей, удалиться от нее в межзвездную темень.
Восторг свободы и чистоты. Я могу двигаться очень быстро вдоль ноты, которую играет Рамон, я слушал ее накануне. Тон хрустального бокала. Звуковая нить. Я следую вдоль нее, она постепенно преобразуется в электрическое гудение, и красные цифры
Она неловко протягивает руку и натыкается на ночную тумбочку, сплошь уставленную хрупкой посудой; раздается воющий звон, ему нет конца… Стефани!
Она сидит, выпрямившись, перепуганная, прикрывает грудь скомканной белой простыней, смотрит на меня. Я чувствую тебя, Стефани. Глубоко. Ты чувствуешь меня? Там? Ты испугалась?
Не бойся. Я знаю, ты меня не видишь, потому что я слишком темный и мои движения слишком совершенны. Я просто бездыханная тень, но я достаточно силен, чтобы взять тебя.
Сейчас.
Я проснулся внезапно. Один. Солнце заливало комнатушку тропической жарой. Терпеть не могу просыпаться от солнечного света. Это неизменно приносит мне головную боль.
Я отодвинулся к стене, затем вскочил па ноги и протер глаза.
Где она? Погоди, кто: Стефани или та девушка? Я отдернул простыню и увидел следы нашей любви.
Я натянул штаны. Где рубашка? В другой комнате. Я стоял, ища рукой опоры, и чуть не проткнул лиственную стену. Я нашел вертикальную жердь, прислонился к ней и попробовал привести в порядок свои мысли.
Дома никого нет. В большой комнате, за углом, на главной циновке лежала моя аккуратно сложенная рубашка и рюкзак. А рядом миска с плодами.
Я присел на корточки возле миски и принялся за еду. Фрукты — по-моему, это были манго, папайя и бананы — оказались великолепными, их сочная мякоть насытила мое изголодавшееся тело.
Дома никого. Я посмотрел, нет ли Рамона возле лагуны, за деревом чиуауако, и пошел дальше но тропе к излучине речушки.
Я выкупался, вылежался в теплой мелководной струе и вернулся в пустой дом, чувствуя себя ожившим, но не совсем человеком.
14 февраля
Мозг мертв.
Забавно этот карандаш скользит по бумаге. Скребет, царапает слова. Могут ли они выразить мои чувства. Скребскреб. Царап-царап. Дурак. Пишет, лишь бы писать.
Там. Там я найду авторучку. Но это ничем не лучше.
Она слишком скользкая и легко врет. Возьми себя в руки, сейчас же. Через несколько дней твоя голова прояснится, ты снова станешь серьезным и не будешь переводить бумагу. Понял, к чему дело идет?
Почему я разговариваю сам с собою? Почему?
Потому что больше не с кем. Состояние у меня такое, словно я визжу. Пойди в джунгли и визжи там.
Точно так же могло бы быть, если бы я только что пережил автомобильную катастрофу, испытал состояние, близкое к смерти. Да. Я рад, что жив, и все выглядит иначе, лучше, ярче; передохни, обдумай все это, перестань наконец
Давай скажем это просто. Я почти умер. Я знаю это. Если бы Рамон не вдувал в меня дым… Боже! Эти вращающиеся вихри… я бы погрузился в тот яркий свет… или проскользнул бы и потерялся между ними… теми… плоскостями реальности (подумай дважды, трижды или четырежды, прежде чем снова употреблять это слово) и исчез бы. Пропал.
Дженнифер на столе.
Итак, я чувствую облегчение; да, быть живым — великое дело, и я думаю (хотя я не в лучшем состояпии), что я провел эксперимент над собой, над своим сознанием или, скажем так, над осознанием своего сознания, осознанием как чем-то отдельным от тела и гораздо более важным, чем это мясо.
Но, черт возьми, страх был парализующим! Что было действительно ужасным, — так это то, что находилось за виденным, по другую сторону тех теней, между теми плоскостями и слоями, под поверхностью той маленькой хорошенькой лагуны.
Я проморгал это все, потому что я умирал и был перепуган, как скотина.
Более того, я присутствовал на собственных похоронах — я и это проморгал.
Я буду сидеть и ждать здесь, под чиуауако, на котором сидел змей.
Я буду ждать здесь и ощущать восторг каждого вдоха, экстаз джунглей и свое живое присутствие.
Но я знаю, что здесь есть что-то еще, что-то более важное для человека, и я не могу успокоиться, и не успокоюсь, пока не пойму, что же я проморгал. Опять.
Буду сидеть и ждать Рамона.
Рамон не пришел вовсе.
Где-то около полудня я отправился по тропе к дороге. Было жарче, чем накануне, я истекал потом. Москит впился мне в руку, и его крылья прилипли к моей влажной коже.
Я ждал два часа, сидя на рюкзаке. Не требовалось никаких усилий, чтобы абсолютно ни о чем не думать. Я подсел на повозку — обычную деревянную тележку с невысоким плоскодонным кузовом, который держался на двух колесах с изношенными шинами; тащил повозку ослик, а ослика вел горбатый индеец.
Восемь часов спустя мы добрались до Пукальпы.
В 1967 году я, студент философии Пуэрториканского университета, попал на лекцию д-ра Стенли Криппнера, директора лаборатории сновидений в Маймонидском медицинском центре.
После лекции, во время приема, он дал пищу моему энтузиазму относительно его тематики. Пуэрто-Рико славится богатыми спиритическими традициями; почему бы мне не поизучать сновидения и грезы предсказателей и спиритических медиумов в Сан-Хуане?
И я разыскал донью Росу, чернокожую одноглазую гадалку, которая жила в крохотной квартирке на первом этаже какой-то городской трущобы на окраине Сан-Хуана. Это была злющая старуха с повязкой на слепом глазу; здоровый глаз напоминал драгоценный камень в отвратительной оправе. Весь калейдоскоп ее выражений отражался в его гранях, когда она уставилась им в круглый аквариум, изрекая мою судьбу. Мы подружились.