Четыре направления - четыре ветра
Шрифт:
Мария Луиза умирает. Мой отец удержал ее на краю пропасти, оттащил от смерти и теперь ее удерживают в этом состоянии искусственно, в реанимационном отделении.
Четыре внугривенных иглы. Одна на центральной линии шеи для ввода лекарств и жидкостей, по одной в каждом сгибе локтя для интенсивных мер и еще одна — в артериальном стволе левой руки для отбора крови и для подключения датчика при измерении кровяного давления.
Через нос введена назогастрическая трубка, подключенная к компрессору, который стоит на полу и постоянно откачивает содержимое желудка, чтобы отрыжка не могла попасть в
Седативные необходимы, потому что при беспокойстве сердце работает быстрее и использует больше кислорода; все стараются щадить сердечную мышцу. Беспокойство? Временами мне приходит в голову, что понастоящему ее беспокоит только вся эта дрянь, которую они в нее запихивают и которая сама по себе создает основной дискомфорт. Так она и лежит в белоснежно чистой, дезинфицированной, сверкающей палате с подключенными к ее телу шестью системами жизнеобеспечения.
Но она была дома. Она это сама мне сказала. Она увидела меня. Я наклонился над ее лицом и ее отяжелевшие от наркотиков веки приподнялись, она посмотрела мне в глаза и сказала: «Я была дома».
Тогда я взял ее за руку, и она сжала мою руку с неожиданной силой и отпустила ее, и ее указательный палец в нервном тике стал постукивать по моей ладони; я заплакал, и она снова стиснула мою ладонь, утешая меня в своем страдании.
Потом мне пришлось отступить в сторону, потому что ей вставляли трубку в трахею, а это всегда сложно, если человек в сознании.
Боже мой! Мы так боимся смерти, что хватаем восьмидесятилетних женщин, вырываем их из домашней почвы и пересаживаем в искусственную технологию, которую создали для поддержания такой драгоценной жизни. Ибо все, все, что угодно, кажется нам лучше, чем смерть.
Это варварство. Что в этом есть человечного? И все эти интерны и врачи, живущие при больнице, все эти милые, изящные женщины и мужчины, профессионалы здравоохранения, кивают головами, когда профессора философии в их колледже толкуют о жизни и смерти, о великом цикле, о благородном уроборосе, природе вещей, естественном цикле. Понимают ли они, о чем идет речь? Или просто записывают в конспекты, а потом по отработанной методике выбирают вопросы для выпускных экзаменов — и на том все кончается?
Знают ли они, хоть один из них, что означает встретить смерть с честью? Знаю ли я? Что такое испустить последнее дыхание свободно, не удерживая его, не цепляясь за жизнь изо всех сил, раздавливая и удушая ее? Смерть не является трагедией. Трагично такое восприятие ее. Оно патологично.
О, Мария Луиза, неужели я не могу помочь тебе умереть? Я не мог. Я еще долго оставался возле нее после того, как ушел отец. У нас с ним был спор. Это он настаивал на таком лечении. Он вызвал скорую помощь и отвез ее в больницу, он велел парамедикам сделать все, что возможно, и они сделали именно это. Стандартная процедура.
— Она готова к смерти, — сказал я.
— С чего ты взял? Я спас ее жизнь.
Нaпpacнo я заговорил об этом с ним. Он напомнил мне, что она его мать, и ушел в гневе.
Я вернулся в палату. Слышно было жужжание и гул компрессора,
Врач пришел через полчаса. Опять мы стояли в холле. Он работал на тридцатишестнчасовой смене с четырехчасовым перерывом. Он поднял на меня красные, усталые глаза. У него не было на меня времени. Он говорил о благоразумии, терпеливо разъяснял мне, что за ночь с ней ничего не случится, она, по всей видимости, продержится еще не один день.
— Я не считаю, что она в хорошем состоянии.
— Извините, я не считаю, что вы достаточно квалифицированы…
— Да, я знаю, — подхватил я. — Я просто чирей на заднице.
Он хмыкнул.
— Ее состояние стабилизировалось. Если вы находите лечение неудовлетворительным, то обратитесь к членам ее семьи. А сейчас я должен идти. — Он неуверенно похлопал меня по плечу и направился было к выходу, но остановился. — Извините меня, — сказал он; его туфли заскрипели, удаляясь; полы белого халата развевались за ним.
Я еще раз зашел в палату. Я сказал ей, что люблю ее, и поцеловал ее в лоб, а потом поцеловал руку. В дверях на меня смотрели уже две сиделки, решая между собой, не вызвать ли помощь. Я пожелал им доброй ночи и вышел в душную ночь Майами. Справа от меня к подъезду скорой помощи подкатила больничная автомашина, и двое парамедиков с профессиональной деловитостью выкатили из нее стальные носилки. В дверях их встретил знакомый мне дежурный и положил руку на грудь нового пациента.
Мария Луиза умерла через два дня, несмотря на все старания удержать ее над пропастью.
Мое возвращение из Флориды ознаменовалось событием, которое можно считать предисловием к тому, что последовало.
Стефани задержалась в Санта-Барбаре и приехала через несколько суток после меня. Я был в особенно сентиментальном настроении; моя зависимость от нее усиливалась с каждым месяцем. Я томился по ней, когда ее не было, и меня терзала неуверенность относительно ее разрыва с Эдвардом.
Мы обедали у меня дома. Я зажег свечи, двенадцать свечей в гостиной, и при их свете мы любили друг друга. Более часа мы играли друг с другом, дразнили наши тела, баловали чувства ласками-намеками.
Здесь?., или здесь? А это нравится? Все становится возможным, когда вы преодолели свою отдельность, когда уступаете желаниям плоти, воспринимаете телом, сосредоточиваетесь на прикосновении. Я вел пальцами по ее лбу, до кончика носа, по открытым губам, подбородку, шее, между грудями, и я вздрогнул и увидел мужчину. Я увидел его, почувствовал сразу и всего.
— Не останавливайся…
Я вдохнул и задержал дыхание надолго, сколько мог.
— Не теперь…
Всe было реально — комната, свечи, пот, текущий струйками но моему телу.