Четыре пера
Шрифт:
— Я рада, что вы сбежали из Умдурмана без помощи лейтенанта Сатча или полковника Дюрранса. Я так сильно хотела, чтобы у вас самого все получилось без чьей-либо помощи или вмешательства, — сказала она, а потом наступило молчание. Пару раз Этни взглянула на стену, и каждый раз видела, как сужается пространство золотого света, и знала, что время истекает. — Вы ужасно страдали в Донголе, — сказала она едва слышно. — Полковник Тренч рассказал мне.
— Какое это теперь имеет значение? — ответил Фивершем. — Это время кажется мне таким далеким.
— Вы сохранили что-нибудь обо мне
— Ваше белое перо.
— А что-нибудь еще? Какую-нибудь мелочь, которую я давала вам тогда?
— Ничего.
— А у меня есть ваша фотография, — сказала она. — Я хранила её.
Фивершем неожиданно склонился к ней.
— Вы хранили!
Этни кивнула.
— Да. Я поднялась наверх той ночью, упаковала ваши подарки и отправила их в вашу квартиру.
— Да, я получил их в Лондоне.
— Но я сразу же отложила вашу фотографию. Сожгла все ваши письма после того, как подписала посылку и отнесла её вниз в холл, чтобы отослать. Закончив сжигать письма, рано утром я услышала ваши шаги по гравию под моими окнами. Но я отложила вашу фотографию. Она и сейчас у меня. Я сложила её и перья вместе. — И через мгновение она добавила: — Мне все время хотелось, чтобы у вас тоже осталось что-то на память обо мне.
— У меня не было на это права, — сказал Фивершем.
По серой поверхности камня всё ещё струился узкий луч золотого света.
— Что вы теперь будете делать? — спросила она.
— Сначала поеду домой и повидаюсь с отцом, всё будет зависеть от того, как пройдет встреча.
— Дайте знать полковнику Дюррансу. Буду рада услышать, как всё прошло.
— Да, я напишу Дюррансу.
Золотой свет исчез, прозрачный свет летнего вечера заполнил церковь, свет без сияния или цвета.
— Я долго вас не увижу, — сказала Этни и впервые всхлипнула. — Снова от вас не будет писем.
Она наклонилась немного вперед и склонила голову, потому что слезы набежали на глаза. Но она смело встала, и они вышли из церкви бок о бок. Этни наклонилась к нему, и они шли рука об руку.
Фивершем отвязал лошадь и взобрался в седло. Когда его нога коснулась стремени, Этни подозвала собаку.
— Прощайте, — сказала она. Даже не пытаясь улыбнуться, она протянула руку, Фивершем взял ее и наклонился из седла. Этни неотрывно смотрела на него, хотя ее глаза наполнились слезами.
— До свидания, — сказал он, ненадолго задержав руку, а затем выпустил ее.
Он поехал на холм и через сотню ярдов остановился и оглянулся. Этни тоже остановилась, и они посмотрели друг на друга издалека. Этни не сделала никакого прощального жеста. Просто стояла и смотрела. Затем она развернулась и очень медленно пошла по деревенской улице к дому. Фивершем смотрел на нее, пока она не вошла через ворота, на расстоянии ее образ казался тусклым и размытым. Однако он видел, что она больше не оглядывалась.
Он спустился с холма. Ошибка, которую он совершил так давно, не сошла на нет даже шестилетними усилиями. Ошибка все еще жила, ее последствия будут печалью до конца жизни другого человека, не для него самого. И то, что она приняла эти последствия смело и без жалоб, поступив прямо и просто, как подсказала натура, не уменьшил
Глава тридцать третья
В тот вечер прозвучали невероятные слова. Этни вошла в дом и села в гостиной. В летний вечер ей стало холодно, она разожгла камин. Она сидела неподвижно, глядя на яркие угли, что являлось верным признаком эмоционального напряжения. Долгожданный момент наступил, теперь все кончено. Она осталась одна в отдаленной горной деревушке, вдали от мира, и чувствовала себя более одинокой, чем с тех пор, как Уиллоби отплыл в то августовское утро в устье Солкомба. С самого его отъезда она с нетерпением ждал те полчаса, во время которых будет рядом с Гарри Фивершемом. Эти полчаса наступили и прошли.
Теперь она поняла, как рассчитывала на его приезд, как жила ради этого. Ей было одиноко в пустом мире. Но это было частью ее природы — предвидеть чувство одиночества; Этни знала, что для нее настанут тяжелые времена, когда она расстанется с Гарри Фивершемом, что сердце и душа будут кричать — верни его обратно. И дрожа у огня, она заставила себя вспомнить, что всегда предвидела и предчувствовала это. Завтра она снова узнает, что они расстались не навсегда, завтра она сравнит сегодняшнее расставание с прощанием в ночь бала в Леннон-хаусе, и поймет, какая это мелочь. Этни размышляла, что Гарри Фивершем будет делать, когда вернется, и пока она строила для него славное будущее, старый колли Дермода ткнулся носом в ее руку, безошибочным инстинктом чувствуя, что хозяйка в беде.
Этни поднялась с кресла, обняла собаку за голову и поцеловала её. Собака совсем постарела, подумалось Этни, она скоро умрет, а потом, может быть, пройдут годы, прежде чем она лежа в постели поймет, что близок и ее черед.
Раздался стук в дверь, и слуга сообщил, что пожаловал полковник Дюрранс.
— Да, — сказала она, и когда он вошел в комнату, Этни двинулась навстречу.
Она не уклонилась от той участи, которую предназначила себе. Она вышла из секретной палаты своего горя, как только ее позвали.
Она разговаривала с гостем, как будто за час до того не случилось ничего необычного, она даже говорила о браке и восстановлении Леннон-хауса. Это было трудно, но она привыкла к трудностям. Только в тот вечер Дюррансу сделал задачу суть сложнее. Когда горничная ушла за чаем, он попросил сыграть на скрипке увертюру Мелузины.
— Не сегодня, — ответила Этни. — Я очень устала.
И она почти не говорила, пока не передумала. Этни приняла решение, что не должна увиливать как в главном, так и в мелочах. Мелочи — как раз то, с чем нужно быть предельно осторожной.