Четыре пера
Шрифт:
— И все же, пожалуй, я сыграю увертюру, — сказала она с улыбкой и достала скрипку.
Этни сыграла увертюру от начала до конца. Дюрранс стоял у окна, повернувшись спиной, пока она не закончила. Затем он подошел к ней.
— С моей стороны было бесчувственно просить вас сыграть эту увертюру, — тихо произнес он.
— Я не очень хотела играть, — ответила она, откладывая скрипку.
— Я знаю, но мне очень нужно было кое-что узнать, и я не нашел другого способа.
Этни испуганно посмотрела на него.
— Что это значит? — спросила она с подозрением в голосе.
— Вас так трудно застать
От его слов у нее перехватило дыхание и вспыхнули щеки. Этни медленно встала с кресла и уставилась на Дюрранса широко открытыми глазами. Он не мог знать. Это невозможно. Он не знает.
Но Дюрранс тихо продолжил:
— Так что? Вы забрали свое перо? Четвертое?
Для Этни это были невероятные слова. Дюрранс произнес их с улыбкой на лице. Ей потребовалось много времени, чтобы понять — он действительно произнес их. Сначала она не была уверена, что натянутые до предела нервы не сыграли с ней шутку. Но он повторил вопрос, и теперь она не могла не верить и не понимать.
— Кто рассказал вам про четвертое перо? — спросила она.
— Тренч, — ответил Дюрранс. — Я встретил его в Дувре. Но он рассказал мне только про четвертое перо, о трех я узнал раньше. Тренч никогда бы не рассказал о четвертом, если бы я не знал о трех. Потому что я не должен был встречаться с ним, когда он высадился с парохода в Дувре. Не должен был спрашивать: «Где Гарри Фивершем?» Для меня знать об этих трех и так было достаточно.
— Откуда вы знаете? — в отчаянии воскликнула она, и, приблизившись к ней, Дюрранс осторожно взял Этни за руку.
— Но раз я знаю, — возразил он, — какое имеет значение откуда? Я знаю давно, с тех пор как капитан Уиллоби приехал в «Заводь» с первым пером. Я не хотел рассказывать вам до возвращения Гарри Фивершема, что знаю, а сегодня он приехал.
Этни снова опустилась в кресло. Она была ошеломлена неожиданным признанием Дюрранса. Она так тщательно хранила тайну, и осознание того, что уже год это не являлось секретом, стало для нее потрясением. Но даже в замешательстве она поняла, что ей нужно время, чтобы прийти в себя. Поэтому она говорила о пустяках, чтобы выиграть время.
— Тогда вы были в церкви? Или услышали нас на ступенях? Или встретили его, когда он уезжал?
— Все предположения неверные, — ответил Дюрранс с улыбкой.
Этни нащупала правильную тему, чтобы отложить заявление о принятом им решении, как она предчувствовала. Дюрранс был тщеславен, как и многие; а с тех пор как ослеп, он гордился своей проницательностью. Ему было приятно делать открытия, которых никто не ожидал от человека, потерявшего зрение, и неожиданно объявлять о них. Дополнительным удовольствием было сообщать озадаченному слушателю, как он совершил это открытие.
— Все предположения неверные, — повторил он, чем практически вынудил её задавать вопросы.
— Тогда как вы выяснили? — спросила она.
— От Тренча я узнал, что Гарри Фивершем скоро приедет. Сегодня я проходил мимо церкви. Ваша колли облаяла меня, поэтому я знал, что вы внутри. Но к воротам была привязана
— Да, — сказала Этни. Она едва выслушала его слова. — Да, я понимаю. — Затем, показывая, что восстановила самообладание, она уверенно произнесла: — Вы на год отправились в Висбаден. Вы уехали сразу после появления капитана Уиллоби. Это и послужило причиной?
— Я уехал, потому что ни вы, ни я не могли продолжать притворство. Вы притворялись, что не думаете о Гарри Фивершеме, что вам все равно, жив он или мертв. Я притворялся, будто не знаю, что больше всего на свете вы беспокоитесь о нем. Когда-нибудь мы должны были ошибиться, каждый по очереди. Я страшился этого, и вы тоже. Ведь вы сказали «Из-за меня не должны быть испорчены две жизни», и через год были бы уверены, что сломали две жизни, я не мог этого позволить. А я сказал, что слепой может жениться, только когда с обеих сторон есть нечто большее, чем дружба, и вы страшились ошибки, зная, что с одной стороны была только дружба. Поэтому я уехал.
— Это не ваша вина, — тихо сказала Этни, — виновата только я.
Она с горечью обвиняла себя. Она решила, что ей обязательно стоит уберечь этого человека от знаний, которые увеличат его боль, и она потерпела неудачу. Он постарался защитить её от понимания, что она потерпела неудачу, и ему это удалось. Это было не просто чувство унижения, потому что мужчина, которого она думала обмануть, обманул её, и это задело. Но Этни казалось, что она лишила его последнего шанса на счастье. И в этом заключалась её боль.
— Но это была не ваша вина, — сказал он. — Пару раз, как я уже говорил, вы потеряли бдительность, но я все равно не понял со всей очевидностью. Вы играли увертюру Мелузины в тот вечер, когда Уиллоби принес вам хорошие новости, и радость, вдохновившую вашу игру, я принял на свой счет. Вы не должны винить себя. Наоборот, вы должны радоваться, что я узнал.
— Радоваться! — воскликнула она.
— Да, конечно, радоваться. — И пока Этни с удивлением смотрела на него, Дюрранс продолжил: — Из-за вас не будут испорчены две жизни. Если бы вы добились своего, а я бы не разобрался, то из-за вашей верности слову было бы испорчено три жизни, а не две.
— Три?
— Ваша. Да-да, ваша, Фивершема и моя. Было очень тяжело постоянно притворяться те несколько недель в Девоншире. Признайте это, Этни! Когда я поехал в Лондон встретиться с окулистом, это было облегчение; вы получили передышку, отдых, могли отказаться от притворства и быть собой. Это не продлилось бы долго даже в Девоншире. А что, если бы нам пришлось жить под одной крышей, без всяких визитов к окулисту, если бы пришлось видеться каждый день и каждый час? Рано или поздно до меня бы дошла правда. Это могло происходить постепенно, копились бы подозрение за подозрением, пока не осталось бы сомнений. Или однажды всё открылось бы с чудовищной ясностью. Но открылось бы. И что тогда, Этни? Что тогда? Вы хотели компенсировать мне всё, что я любил — карьеру, армию и службу в отдаленных уголках света. Прекрасная компенсация — сидеть подле вас, осознавая, что вы вышли за калеку из жалости и тем самым превратили в калеку и себя, лишившись счастья. А теперь...