Четыре пера

Мейсон Альфред

Она остановилась, и на какое-то время в церкви повисла тишина. Для Фивершема ее слова были благословенными, как дождь над пустыней. Слушая их, он воспрял духом. И шесть лет испытаний, когда он прятался по углам, не попадаясь на глаза товарищам, долгого одиночества, сердечной боли и боли физической, показались пустяком. Они действительно принесли свои плоды.

Этни тихо говорила то, что он так часто жаждал услышать, когда лежал ночью без сна на базаре в Суакине, в деревнях Нила, в туманной бескрайней пустыне, и не надеялся, что она когда-нибудь это произнесет. Он стоял неподвижно рядом с ней, слушая ее голос, однако речь прервалась. Давным-давно она произнесла горькие слова, и он сказал Сатчу, как крепко они въелись

в память и жгли душу. И ему казалось, что перед смертью он снова услышит их и отправится в могилу со звенящими в ушах упреками. Он вспомнил сейчас об этом страхе и понял, что ошибся. Он услышит те слова, которые она произнесла только что.

К предложению Этни расстаться он был не готов. Он уже слышал, что она помолвлена, и не стал оспаривать её желание. Но он понял, что ей нужно сказать ему больше. Но она не спешила с этим. Она в последний раз видела Гарри Фивершема и намеревалась решительно его отослать. Когда он вошел в дверь церкви, через которую проникал солнечный свет и летние шумы, и его тень упала через порог, Этни уже знала, что никогда не поговорит с ним и не посмотрит на него до конца жизни. Поэтому она молчала или говорила медленно, оттягивая момент его ухода. Наверно, это длилось очень долго, пока в конце концов она не закончила. Она считала, что имела право затягивать разговор. Этни даже надеялась, что он расскажет о своих путешествиях, опасностях; она была готова подробно обсудить с ним даже политику Судана. Но Фивершем ждал ее слов.

— Я собираюсь выйти замуж, — сказала она наконец, — и немедленно. Я выхожу замуж за вашего друга, полковника Дюрранса.

Фивершем ответил без промедления:

— Он давно вас любит. Я не знал об этом, пока не уехал, но поразмыслив, понял, что это так, и вскоре был уверен.

— Он слепой.

— Слепой! — воскликнул Фивершем. — Он — и слепой!

— Именно так, — сказала Этни. — Он — и слепой. Его слепота объясняет все — почему я выхожу за него замуж, почему отсылаю вас. Наша помолвка произошла уже после того, как он ослеп. Это было до того, как капитан Уиллоби пришел ко мне с первым пером. Между этими двумя событиями. Понимаете, после вашего отъезда, я довольно тщательно обдумала ситуацию. Я не могла заснуть, всё думала, и наконец решила, что не стоит портить жизнь сразу двум мужчинам.

— Мне вы не испортили, — прервал Фивершем. — Прошу, поверьте.

— Частично испортила, — возразила она, — я это отлично знаю. Вы так говорите ради меня, но это так. Я решила, что еще один человек не должен пострадать. И вот, когда полковник Дюрранс ослеп, вы знаете, каким он был, и можете понять, что означает для него слепота — потерю всего, что он любил...

— Кроме вас.

— Да, — спокойно ответила Этни, — кроме меня, поэтому я обручилась с ним, но он очень быстро изменился — вы не представляете, насколько быстро, и теперь прекрасно видит. Любой намек расскажет ему всю скрытую правду. Он ничего не знает о четырех перьях.

— Вы уверены? — неожиданно воскликнул Фивершем.

— Да. А что? — спросила Этни, поворачиваясь к нему лицом впервые с того момента, как села.

— Лейтенант Сатч был в Суакине, когда я находился в Умдурмане. Он знал, что я там в плену. Он посылал мне записки, пытался организовать побег.

Этни была поражена.

— Ох, конечно, полковник Дюрранс знал, что вы в Умдурмане. Он видел вас в Вади-Хальфе и слышал, что вы отправились на юг в пустыню. Он был огорчен этим и попросил друга разузнать о вас, и друг узнал, что вы в Умдурмане. Он сказал мне это сам, и... да, пообещал, что попытается устроить ваш побег. Без сомнения, он это сделал через лейтенанта Сатча. Он был в Висбадене у окулиста и вернулся лишь неделю назад. Иначе бы он рассказал мне об этом. Скорее всего, именно из-за него лейтенант Сатч оказался в Суакине, но он ничего не знает о четырех перьях. Он только знает, что мы внезапно разорвали

помолвку; он полагает, что я больше вообще не думаю о вас. Но если бы вы вернулись, если мы с вами увидели друг от друга, как бы спокойно мы ни встретились, как бы равнодушно ни говорили, он бы догадался. Он настолько проницателен, что наверняка бы догадался. — Она помолчала и добавила шепотом: — И догадался бы правильно.

Фивершем увидел, как зарделись ее щеки и лоб. Он не двигался, не наклонялся к ней и даже голосом не выдавал ничего, что сделало бы расставание еще более непереносимым.

— Да, я понимаю, — сказал он. — И он не должен догадываться.

— Да, не должен, — ответила Этни. — Я так рада, что вы тоже это понимаете, Гарри. Поступить честно и просто — единственное, что нам нужно делать. Он не должен догадаться, потому что, как вы сказали, у него не осталось ничего, кроме меня.

— Дюрранс здесь? — спросил Фивершем.

— Он остановился у викария.

— Очень хорошо, — сказал он. — Честно говоря, я и не думал, что вы станете ждать. Я даже не желал этого — у меня не было на это права. Когда вы отдали мне четвертое перо в той комнате в Рамелтоне, когда из-за двери слышалась музыка, я понял ваше решение. Это был полный и бесповоротный конец. Мы никогда не будем даже встречаться. Поэтому я ничего не рассказал вам о планах, которые ясно и определенно сложились в моей голове в то самое время, когда вы дали мне перо. Понимаете, может, я никогда не добивался бы успеха. Возможно, я даже не стал бы пытаться. А если бы я вернулся, у нас было бы время поговорить. Потому я никогда и не мечтал, что вы будете ждать.

— Об этом мне рассказал полковник Тренч.

— Я рассказал ему и это?

— В свою первую ночь в «Доме камня».

— Что ж, это правда. Больше всего я надеялся, надеялся каждый час каждого дня, что если я вернусь домой, вы заберете свое перо и мы, возможно не возобновим нашу дружбу, но всё же у нас будет что-то общее.

— Да, — сказала Этни. — Тогда нам не пришлось бы расставаться.

Этни говорила очень просто, без единого вздоха, но при этом смотрела на Гарри Фивершема и улыбалась. Взгляд и улыбка рассказали ему, какова для нее цена расставания. И понимая, что это значит, он куда лучше понял, что это значило шесть лет назад, когда она осталась наедине со своей гордостью, задетой так же жестоко, как и сердце.

— Сколько всего вам пришлось пережить! — воскликнул он, и Этни повернулась и оглядела его.

— Не мне одной, — тихо сказала она. — Я не проводила ночей в «Доме камня».

— Но это была моя вина. Помните, что вы сказали, когда утро пробилось через жалюзи? «Но почему мне так больно?» Это было неправильно.

— Я забыла про те слова, прошло много времени, пока полковник Тренч мне не напомнил. Не следовало их вообще произносить. Когда я так сказала, то не думала, что слова будут долго жить в ваших мыслях. Мне жаль, что я их произнесла.

— Их было вполне достаточно. Я никогда не винил вас за это, — сказал Фивершем со смехом. — Раньше я думал, что это будут последние слова, которые я услышу, когда повернусь лицом к стене. Но вы сказали сегодня другие, заменившие их.

— Спасибо, — тихо отозвалась она.

Больше было нечего сказать, и Фивершем удивлялся, почему Этни не поднялась с места. Ему не приходило в голову говорить о своих путешествиях или приключениях. Повод казался слишком серьезным, слишком важным. Они были вместе, чтобы принять самое важное в жизни решение. И как только они его приняли, то вряд ли могли говорить на другие темы. Однако Этни все еще не отпускала его. Хотя она сидела тихо и спокойно, с серьезным взглядом, ее сердце щемило от тоски. «Еще чуть-чуть», — умоляла она себя. Солнце уходило со стен церкви. Этни окинула взглядом стены в тех местах, где оно по-прежнему сияло. Когда все это станет холодным серым камнем, она расстанется Гарри Фивершемом.