Четырнадцатые звездные войны
Шрифт:
— Понятно. Но причины Бронсона нелепы. По крайней мере, в данный момент...
— Если он так чертовски опасен, убей его,— сказал Грант. Он увидел выражение лица Лермонтова.— Я на самом деле не имею в виду этого, но тебе придется что-нибудь сделать.
— Сделаю.
— Гармон думает, что ты можешь приказать Фалькенбергу идти в поход на Землю.
Лермонтов в удивлении поднял взгляд.
— Да. Дошло и до этого. Даже Бронсон не готов просить твой скальп. Пока еще. Вот и еще причина, почему твоим фаворитам придется теперь не высовываться.
— Ты говоришь о лучших наших людях.
Взгляд Гранта был полон боли и печали.
— Разумеется. Всякий, кто эффективен, насмерть пугает
— Но скорее ухудшится,— ответил Лермонтов.
— Да, всегда есть и такой вариант.
Долгое время после того, как Гранд Сенатор Грант покинул кабинет, Сергей Лермонтов глядел невидящим взором на обзорный экран. Темнота медленно проползла через Тихий океан, оставляя в тени Гавайи, а Лермонтов все еще сидел, не двигаясь, беспокойно барабаня пальцами по полированной поверхности стола.
«Я знал, что дойдет до этого,— думал он.— Правда, не так скоро. Еще так много надо сделать, прежде чем мы можем махнуть на все рукой. И все же недолго осталось ждать, пока у нас не будет никакого выбора. Наверно, нам следует действовать сейчас.»
Лермонтов вспомнил свою юность в Москве, когда президиум контролировали генералы, и содрогнулся. Нет, подумал он. Военные доблести бесполезны для управления штатскими. Но политики-то управляли не лучше. Если бы мы не подавили научных исследований! Но это было сделано во имя мира. Чтобы сохранить контроль в руках правительства над технологией, не допустить, чтобы она диктовала политику всем нам. Это казалось таким разумным и, кроме того, теперь такая политика была очень старой. Осталось мало тренированных ученых, потому что никто не хотел жить под ограничениями Бюро технологии.
Но что сделано, то сделано. Он оглядел кабинет. Полки открытых шкафов были усыпаны сувенирами с дюжины планет. Экзотические раковины лежали рядом с набитыми чучелами рептилий и обрамлялись светящимися камнями, за которые можно было получить баснословные деньги, потрудись он их продать.
Он импульсивно потянул руку к настольной консоли и переключил селектор. По экрану замелькали изображения, пока он не увидел колонну солдат, марширующих через огромный открытый каменный пузырь. В этой огромной пещере они казались карликами.
Подразделение Десантников Кодоминиума маршировало через центральный район лунной базы. Палата Сената и правительственные кабинеты были намного ниже пещеры, столь глубоко похороненные в скале, что никакое оружие не могло уничтожить лидеров Кодоминиума внезапным ударом. Над ними были охраняющие их воины, а эта группа шла сменить охрану.
Лермонтов включил звук, но услышал не больше, чем четкий размеренный звук марширующих солдат. Они шли осторожно в низкой гравитации, приспособив шаг к своему низкому весу; и они, думал он, шагали бы столь же четко на планете с высокой гравитацией.
На них были ало-голубые мундиры, со сверкающими золотыми пуговицами, значками из темных, богатых бронзой сплавов, найденных на Кенникоте, береты, сделанные из какой-то рептилии, плавающей в Танитских морях. Подобно кабинету Гранд Адмирала, Десантники Кодоминиума демонстрировали влияние планет, находящихся во многих световых годах от Земли.
— Запевай!
Приказ донесся через динамик так громко, что поразил Адмирала и он убавил звук, когда солдаты начали петь.
Лермонтов улыбнулся про себя. Эта песня была официально запрещена и она, конечно, была неподходящим выбором для караула, собирающегося занять посты перед палатами
Донеслись размеренные стихи, медленно, в такт со зловещим скользящим шагом солдат:
Сердца разбив у наших женщин и ваши задницы вдобавок, Уходим снова мы в сраженье, не разгромивши ваших лавок. Мы развернем свои знамена, а после с воплями лихими Не зная страха и резона, мы в ад последуем за ними. Дьявол с нами, хоть нам он не брат. Его мы отлично знаем. Срок свой отслужим, отправимся в ад, И адский Сенат доконаем! А там выпьем по разгонной и вещмешки свои отложим. И станем отдыхать законно все десять лет на спинах лежа. Но снова вскочим мы мгновенно, когда сыграют нам тревогу. Должны вы, скажут, непременно, сквозь ад построить нам дорогу! Нам флот давно — страна родная, Жена любимая — винтовка. Кто от ней сына поимеет, Тот, значит, парень очень ловкий. Нам за победы платят джином, А коль грешим, ругают что-то. Терпеть не можете вы нас, Коль мы не сбавим обороты. Мир проиграем — ждет расстрел нас, А победим — в три шеи гонят. Но мы товарищей хороним. И это духа в нас не сломит. И нет людей таких на свете, Что смогут с нами потягаться, Хоть мы ничто, насилья дети, Однако ж мы умеем драться.Стихи кончились с грохотом барабана, и Лермонтов переключил селектор на вращающуюся Землю.
— Наверно,— сказал он вслух,— наверное, есть надежда, но только если у нас будет время. Могут ли политики выиграть достаточно времени?
Достопочтенный Джон Роджерс Грант положил ладонь на мигающий огонек на консоли письменного стола и тот исчез, отключив телефон безопасности с Лунной Базой. Его лицо сохраняло выражение удовольствия и отвращения, как всегда, когда он кончал разговор с братом.
— Не думаю, что я когда-нибудь выиграю спор с Мартином,— думал он.— Может быть это потому, что он знает меня лучше, чем я сам.
Грант повернулся к телевизору, где оратор был в полной готовности. Речь началась спокойно, как начинались все речи Гармона. Полная резонирующих тонов и призывов к разуму. Спокойный голос просил внимания, но теперь он стал громче и требовал его. Фон позади него тоже изменился, так что Гармон стоял теперь под звездами и полосами, покрывающими полушарие, с огромным американским орлом над Капитолием. Гармон доводил себя до одного из своих знаменитых приступов бешенства, и его лицо искажалось от обилия эмоций.