Числа и знаки. Трилогия
Шрифт:
– Разное, - отмахнулся Бофранк.
– Расскажу как-нибудь потом, ибо времени будет довольно для всего. Пока же прошу об одном: проверь, что сие. Мне неплохо бы удостовериться, что это - семя человека.
С этими словами он подал Жеалю привезенный из поселка сосудик.
– Откуда добыто?
– осведомился тот, помещая сосуд в специальный проволочный каркас. В отблесках огня долгоносое его лицо казалось странной горгульей, спрыгнувшей с карниза Фиолетового Дома.
– Следы посмертного соития с убитой девушкой… Я старался
– Как я вижу, это обыкновенное семя, которое изверг человек, а никак не дьявол, - сказал Жеаль, - если ты имел именно такое сомнение. Не стану спрашивать попусту: дело это путаное, и я не хочу знать различные детали, могущие быть опасными.
– Я не боюсь теперь невзгод, Мой друг, и рока не кляну, И если помощь не придет, На друга косо не взгляну. Тем никакой не страшен гнет, Кто проиграл, как я, войну, -невесело пропел Бофранк.
– Так ли уж проиграл? Не верится мне. А что до утраченных пальцев, то есть у меня один оружейник и хорошая мысль на сей счет… Тут положись на меня: кто еще из твоих друзей хитер, как Проктор Жеаль?
– Никто, - признал Бофранк.
– Ну вот же.
– Жеаль выплеснул из сосуда остатки семени прямо на каменный пол.
– В таком случае не выпить ли нам вина? А потом я представлю тебя некоторым достойным соратникам моим; ведомо ли тебе, кстати, что жив еще и старый хире Айм?
– «Мочевые соки имеют сладкий вкус, что говорит о значительном сахарном изнурении»?! Сколько же ему лет?
– Изрядно - до такой степени, что некоторые и не верят, что он жив. Однако он весьма бодр и не желает идти на покой. Вот тебе пример того, как следует радоваться жизни и плевать на невзгоды. Советую и тебе поступать так же, друг мой Хаиме.
И в самом деле, они выпили вина, после чего Жеаль представил Бофранку множество премилых людей - профессоров, адъюнктов и прочих ученых мужей. Если кто из них и ведал о приключившихся с Бофранком бедствиях, все смолчали, и конестабль решительно убедился, что на невзгоды полезнее всего плюнуть и залить их добрым бокалом вина.
Рынок столицы был велик и грязен, как все рынки больших городов. Он жил вечно. Ранним утром, когда солнце еще не поднималось над грузными башнями и древними стенами, его заполонял торговый люд - открывались двери лавок, раскладывались товары, выкатывались бочки и повозки. Поздним вечером, когда жизнь затихала, на рынке оставались уборщики да побирушки: первые чистили рыночную площадь от скопившихся за день отбросов, вторые добывали в этих отбросах пропитание.
А днем… Днем рынок жил своей полноценной, шумной, грязной, многолюдной и суетной жизнью.
Здесь на возах возвышались
Цветные ткани и готовые платья, печатные книги и старинные рукописи, изящные безделушки и полезные приборы, изготовленные предивными умельцами из далеких стран, - все сочеталось в странной пропорции, как это бывает только на крупных рынках и ярмарках.
Среди всего этого обнаружился и Хаиме Бофранк. Он пробирался меж торговцев и покупателей, стараясь не испачкать свое аккуратное платье. В одном месте, возле возов с капустою, к его карману потянулся было воришка, но прима-конестабль коротким движением схватил плута за запястье и прошептал:
– Ты хорошо подумал, прежде чем сделать это?
– Пустите меня, хире!
– пискнул воришка. Это был совсем юный мерзавец из тех, что могут ткнуть кинжалом запоздалого пьяницу и затащить его под мост, но никогда не поднимутся против человека храброго и достойного.
– Надо бы выдавить тебе глаз, но мне недосуг. Убирайся!
– велел Бофранк, и жалкий негодяй исчез в толпе.
Конестабль продолжал свой путь, то покрикивая, то беззастенчиво толкаясь. Сторонний наблюдатель сразу определил бы в нем человека высокого происхождения, коего невзгоды - временные или же постоянные, различия нет - обрекли на нужду. Как уже было сказано, одет он был не то чтобы бедно и даже со вкусом, но потертые обшлага рукавов, заплатанные полы, чиненые сапоги указывали на почтенный возраст всего одеяния. На голове Бофранк имел широкополую шляпу вроде тех, что носят рыбаки и портовые чиновники.
Он направлялся к оружейной лавке, расположенной почти посредине рыночной площади, в ряду таких же лавок, над входом в которые висели то необработанная заготовка для меча, то перекрещенные стрелы, то круглый старый щит, что уже не используют даже в кавалерии. Вокруг них стоял постоянный лязг - хотя кузницы находились не здесь, мастерам часто приходилось делать мелкий ремонт, затем в лавках имелись и тигли, и меха, и наковальни.
– Хире Баркильд!
– позвал Бофранк, просунувшись в дверной проем лавки со щитом.
– Иду! Иду!
– ответили изнутри, и в дверях по казался здоровенный человечище. Лицо его сплошь поросло черной бородой, голова же была, напротив, лысой, что церковный купол.
– Готов ли мой заказ?
– спросил Бофранк.
– А, это вы, хире… - сказал здоровяк-оружейник, отирая тряпицей пот со лба.
– Вчера еще был готов; отчего же не пришли?
– Недосуг, - не стал уточнять Бофранк, да оружейнику того и не надо было. Он пригласил Бофранка вовнутрь, но конестабль покачал головой: