Приехал художник красивыйи все, что увидел в окно,рукою нанес терпеливойна маленькое полотно.Дивуясь пейзажу, как диву,и веруя в полный успех,дабы отразить перспективу,домишки засунул наверх,внизу набросал загородку,две-три вертикальных черты,и красным добавил обводкуи черным негусто – кусты.Где были стволы вековые —он линии серым провел.Лежали снега восковые —белилами вымазал ствол.Где дом находился кирпичный —оранжевым вышло пятно,окошко на нем и наличник —зеленым пятном заодно.И в домик второй, что пониже,меж белых
и серых берез,как в стекла, горящие рыжим,фамилии буквы занес.Из пятен, и черт, и набросковлик родины милой вставал —художник, мой друг, Косаговский,любовью свой холст грунтовал.
«Оценка, цена – не в рублях, а в горстях…»
Оценка, цена – не в рублях, а в горстях,где малым количеством счастье.Однако же мы засиделись в гостях,и близятся темь и ненастье.Найди мою шляпу, перчатки и зонт,а я поцелую хозяйку.Неверный подвинулся горизонт,едва миновали лужайку.За дачный забор на летящий простормы легкой ступаем стопою,и снова, мой друг, нескончаемый спорв молчанье ведем меж собою.Что делать – легко легковерной весноймы начали, и без расчетатропой глухоманной, крапивной, леснойвсе шли и дошли до чего-то.И вот уже осень разводит дымы,и счастливы мы – по погоде,рост цен заморожен в преддверье зимы,и наш диалог на исходе.
«Березовый хор, березовый сад…»
Березовый хор, березовый сад,как девки, как свечки, березы стоят,березовый свод, а за ним бирюза,березы, как слезы, застят глаза.
«Маленький дрозд мертвый лежал…»
Маленький дрозд мертвый лежал,белка живая скакала поодаль.Мир, как башмак неудобный, жал,нагло предписан последнею модой.В моде сырая нефть и мазут,злой террорист и кремлевские шашни,ловкий обман и неправедный суд,завтрашний грех и молебен вчерашний.Маленький мертвый с соседкой живой —мелкие частности жизни подробнойтак старомодны, хоть волком завой.А отзовется лишь в жизни загробной.
«Пролетало короткое лето…»
Пролетало короткое лето.Проливались короткие ливни.Просыпались вдвоем до рассвета.В золотой перецвечивал синий.Отцветали цветы полевые.Приближались: холодная просинь,и раненья в упор пулевые,и с кровавым подбоем осень.
Они
Я не дам вам кружиться над падалью,я не дам обзывать себя падалью,я не дам превратить себя в падаль.Объяснять остальное надо ль?Полумертвые сами, стервятникиполагают отведать мертвятинкии, раздувшись от этого пузами,заниматься впоследствии музами.Всю вселенную переиначив,деньги главным мерилом назначив,отстрелявшись отравленной пулею,в результате останутся с дулею.На минуту иль две именинники,цинком крытые мелкие циники,ваш ворованный праздник скапустится,воронок вороненый опустится.Жизнь живая не вами заказана,пусть в грязи, все равно не замазана,без мобильных расчетов и выстрелов,мной любима, ценима и выстрадана.Я не дам обзывать себя падалью,я не дам посчитать себя падалью,после страха – освобождение,после смерти – крик и рождение.
«Вечный жид – это вечно жидовская морда…»
Вечный жид – это вечно жидовская морда,жизнь в кусках и отрезах как вечная мода,и несчастье как приговоренное платье,и проклятье – заплатой, а расплатой – распятье.Вечный жид – это нетривиальная штука,это вечное бегство и вечная адская скука,это вечный огонь для солдата, что не оставил редут,в Александровском и Гефсиманском саду.
«В коричневых стенах – вот участь участка…»
Участок – место встречи
меня
и государства. В. Хлебников
В коричневых стенах – вот участь участка —не по принужденью, а непринужденносидела. Глядела застенчиво. Чаша —испить: вот застенок, и вот осужденный.Фантазии пыл – ведь запястья свободныи ноги не скованы ражим железом.Ход стрелок. И пот проступает холодный.И краска от вечности рыжей облезла.
Денек сероватый, дождливый, ничтожный, ничейный,а час диковатый, глумливый, острожный, затейный.Торчу на площадке, платформе, перроне, как злая заноза.Прошу о печатке, о форме, о тоне, не зная прогноза.Вдруг пали и умерли люди знакомые, жившие возле.Пропали, как в сумерки, судьи законные, севшие после.И ухает сердце в бесформенный хаос, сжимаясь от страха.Но линию чертит, как Бог, подымаясь, жемчужная птаха.
«От бессильной злости закипать…»
От бессильной злости закипать —хорошо знакомый тихий ужасраз в полгода, в год, в четыре, пять,не сдержаться, реже чем – тем хуже.Грязь на кухне. Скотство за углом.Откровения козла на блюде.Как прием известный хамский лом.И на мясобойне то, что было люди.Под глазами темные круги.Тошнота к рассудку подступает.Вот такие, милый, пирогигнев печет, а ярость припекает.Нет уж сил. Не справились. Не такжизнь построили. Не с тем успехом.Вымыть кафель. Наплевать на страх.Электричкой за город поехать.
«Ах, этот детский плач о том, что нас не любят!…»
Ах, этот детский плач о том, что нас не любят!Взгляните в зеркало, побойтесь Бога,и, ради Бога, покажите людям,что вы по-прежнему красавица и недотрога.
Желтый дом
Желтая штукатурка потрескалась,зданье в заморочках и забвенье,не надо движения резкого —робкое требуется движенье.Требуются глаза, словно блюдца,с выраженьем, в котором внимание,а если в блюдца плюются,должно быть, договорились заранее.Лица, напоминающие тени,бродят по желтому зданиюв будни. А воскресениепроводят по спецрасписанию:из общего желтого дома,из окруженья врача и медбрата,в дом частный идут знакомый,где жили семьей когда-то,где были любовь и песни,где душа казалась на месте,но отчего-то, хоть тресни,зачаток душевной болезни.Там обстановочка, словно порох,и ты ходишь там, словно потрох,и в сумерках возвращаешься в городс глазами, плевки в которых.Тяжела у медбратьев поступь,сживают с желтого свету —не кричи, молчи просто.Вход есть, а выхода нету.
Не так
Такого пожелать нельзя и палачу —с утра и дотемна, под звездами и в слякоть,я больше не могу, я больше не хочусо всеми погибать и надо всеми плакать.Я больше не могу обманывать судьбу,вступая в договор, который не по силам,возлюбленного лик запоминать в гробуи забывать других, которых смерть скосила.Я больше не хочу надежды надевать,натягивать грехи, примеривать соблазны,на лоб высокий мысль, как шляпу, надвигать,геройски щеголять на подиумах праздных.Окликнула душа: вот малая слеза…за каждую слезу несчастного ребенка…Но выплаканы все несчастные глаза,история хрипит, как пьяная бабенка.Я больше не хочу, как пыльные мешки,таскать свою вину за все на этом свете,как в кошкином дому раздавлены кишки,и одичалый ветер свищет по планете.Я больше не могу…Но поворот ключа:заводит Бог опять творимую игрушку —хватаешься за кончик тонкого лучаи пишешь им не так всю эту заварушку.