Был голос дарован для песен,а песни звучали так редко.Пожалуй, я выскажусь резко:певец был почти неизвестен.Копал огородные грядки,сажал огурцы и картошку,а пел для себя понемножку,когда были нервы в порядке.И слушали пенье стрекозы,стрижи и остриженный ежик,соседка по случаю тоже,бежав от зачумленной прозы.Негромок, непрочен, невечен,не колокол, а колокольчик,разбрасывал песенный почеркна время, на вечер, на ветер.Считаясь
ни с кем и со всеми,где солнце встает и садится,небесные реяли птицы,небесное сеялось семя.
«Думала, как буду говорить ему это…»
Думала, как буду говорить ему этои плакать.Заплакала,думая, как буду говорить ему этои плакать.Говоря ему это,не плакала.Он заплакал,слушая,как я говорю ему это.
«Это золото – завтра прокисшая черная грязь…»
Это золото – завтра прокисшая черная грязь,а вчера зелень почек нагих и кудрявых:так случается эта земная вселенская смазь —вот вам даже не мысль, хотя в целом из здравых.Вот вам чувство, что режет острее ножа,когда содрана кожа, и боль сатанеет,и простая картинка, кровоток пережав,жахнет штукой, что Фауста Гете сильнее.
«Большие желанья, куда вы девались?…»
Большие желанья, куда вы девались?Куда улетели, большие деянья?Изодраны старые одеянья,нет новых готовых – и не одевались.Натурою голой, нутром обнаженнымввергаемся в изверга злые владенья,и нечем израненным в ходе паденьязавеситься душам, огнем обожженным.Низ истины вечной и верх обыденки,изнанка порыва, рванина издевки,изгрызены мысли, и мыши-полевкикругом торжествуют.И время – потемки.
«Он летал в 64-м…»
Он летал в 64-м,я в 99-м летаю,мы могли бы составить стаюв мире старом, слегка потертом.Мы, летящие человеки,наблюдаем просторы косые,зеленя, черноземы России,голубые ленточки-реки.Виды меняются не просто – сложно,странные странности под стопою,бабы Яги помелом и ступоювызваны к зренью неосторожно.Нет, не баба – ангел по-братски строговодит, и местность звездно мерцает,умницами, а не глупцамиучаствуем в детском проекте Бога.
«Боковой проступает чертеж …»
Боковой проступает чертеж —охватить его оком наскоком,глаз прищурить, не вышло чтоб боком,угадать, чем хорош и пригож.Розовеет живая кора,пестрых пятен страстное усилье,цвет и звук нарастут в изобилье —настает воплощенья пора.Наблюдатель, участник, игрок,растопырь свои чувства, как лапы,и, внедрен в роковые этапы,встанешь там же, неробок, где рок.
«Измененное сознанье…»
Измененное сознанье,сознающее измены,узнающее обманы,обнимается с безумьем,ум и знание бессильныперед силой неразумной,загоняющей созданьев неизменное страданье.Но однажды вдруг и разомчто-то с нами происходит,просветленный ум за разумбольше, люди,
не заходит.Ты свободен.
«Остынь. И перестань…»
Остынь. И перестаньдоказывать себе,ему или кому —нибудь пускай что-либо,живи себе в селе,сиди себе в седле,лежи себе в травелегко и особливо.Довольно слыть и слатьпосланья не своим,привязывать примерразряда трафарета,и упиваться в дымпризнаньем нулевым,лелея, как дитя,соблазн автопортрета.Важняк и саддукей,нужняк и фарисейтолпятся через край,зовя к венцу насильно,отрежь или отшей,промой или просей,и выставь на просветостаток щепетильный.
Песнь торжествующей любви
Рыданье гудка и рыданье дождя,и мокрое место на месте сознаньяспустя полчаса или год обождя,клин клином из нас вышибают признанья.Сквозь место и время, сквозь поезд и дождь,в вагоне, качаемом скрипом и хрипом,вовсю торжествует любовная дрожь,и горло зажато задавленным криком.Который десяток?.. В котором часу?..Железом дороги снесенные стрелки,и возраст, как рост, удержать на весув железной назначено переделке.Предмет… Но какой же возможен предмет?Проблема, болячка, вся жизнь и живое.Вот ряд сообщаю предмета примет —от птичьих рулад до животного воя.Подумаешь, тоже Ньютона бином:унесены веком, унесены ветром,хрипят, и кричат, и поют об одном,последним, как первым, несясь километром.
«Дом с разбитыми окнами, что за дела…»
Дом с разбитыми окнами, что за дела,и бутылка внутри на полу стекленеет —я случайно сюда, в этот край забрела,где не видно людей и где сутки длиннее.Тут запор и засов, там остывшая печь,и фонарь наверху, весь простужен от ветра,кто-то раньше тепло здесь пытался сберечь,да не вышло. И только качается ветка.У крыльца притулившись, застыла метла,инструмент одинокий былого ведьмовства,но и это сгорело в печурке дотла,и от дыма тогда же наплакались вдосталь.Соглядатай невольный, окошко добью,как чужое – свое, а свое – как чужое,если водка осталась, пожалуй, допьюи коленом стекло придавлю, как живое.Дальше: жирная сойка, в траве прошуршав,смотрит глазом загадочным, будто знакома,и хитрит, и петляет, и трещоткой в ушах,и, как ведьма, уводит, уводит от дома.
Бабье лето
Надо это, надо то,мчишься с той и с этой целью,не наученный безделью —ты поистине никто,часть машины и станка,часть компьютера и сети,ты попался в эти сетимеханизма паука.Где-то лето с тишиной,и качели с гамаками,с подкидными дураками,озаренными луной.Лижет медленный огоньуглей красные рубины,гроздья красные рябиныпросят просекою: тронь.Счастья полное ведроутром встретишь у колодца,и, летя на солнце, вьетсяпаутины серебро.Если в бешеном автодо конца еще не спятил,вслушайся, что спросит дятел:кто там, кто там, кто там?Кто?