Число и культура
Шрифт:
Наиболее глубокая, коммунистическая революция в России – которой попутно пришлось решать серьезные задачи модернизации (дефеодализация, ликвидация неграмотности, индустриализация), – как мы помним, была третьей: после революции 1905 – 07 гг. и после Февральской 1917. В своем развитии она прошла через несколько ключевых этапов. Первым из них, согласно учебникам, оказался "военный коммунизм"; вторым, после Гражданской войны, в 1922 г. вводится НЭП, предоставивший населению определенные экономические и культурные свободы (именно в этот период выдвигается бухаринский логунг "Обогащайтесь!"). Наконец, революция окончательно добивается своих целей в процессе так называемого "Великого перелома", ведущего отсчет с 1928 – 29 гг. В результате последнего сформировался "классический", сталинский СССР. Частная собственность полностью отменена, отсутствуют не только альтернативные партии, но и внутри правящей путем репрессий искоренена и тень возможных разногласий. Прежде таковые все же допускались, и дискуссии – как при Ленине, так и сразу после его смерти, в разгар НЭПа – протекали достаточно интенсивно. Вдобавок до "Великого перелома" сильны авторитет и влияние коллективной "ленинской гвардии", нескольких "вождей революции"; после него – под флагом борьбы с фракционностью – "лишние"
Сходным образом, и Великая французская революция не одним махом приходит к своему конечному состоянию. Вначале – созыв в мае 1789 г. Генеральных штатов, 17 июня 1789 г. депутаты из третьего сословия объявляют себя Национальным, а 9 июля – Учредительным собранием. Попытка его разгона приводит к восстанию и (14 июля 1789 г.) штурму Бастилии. 26 августа Учредительным собранием принимается Декларация прав человека и гражданина. Несмотря на столь серьезные достижения, на указанном первом этапе власть фактически принадлежит крупной буржуазии и либеральному дворянству (фельянам), Людовик ХVI остается на троне, хотя и становится "ручным". В августе 1792 г. начинается второй этап – монархия в ходе восстания свергнута. 22 сентября 1792 г. Конвент провозглашает республику. Основная борьба в Конвенте в этот период разворачивается между умеренными жирондистами и радикалами – якобинцами. 2 июня 1793 г. власть переходит к последним. К достижениям якобинского правительства относят победу над вторгшимися во Францию войсками европейских монархических государств, подавление контрреволюционных мятежей, радикальное разрешение наиболее острого аграрного вопроса (уничтожение феодальных привилегий, крестьянам переданы общинные, а также конфискованные у эмигрантов земли, т.е. крестьяне превращаются в мелких собственников). Историки констатируют, что правительство выражает интересы городской мелкой и средней буржуазии, большей части крестьянства и плебейства, а выдвинутые им лозунги и поставленные цели впоследствии служат каноническим образцом для либералов во всем мире. "Издержки" второго этапа, однако, позволяют в июле 1794 г. произойти Термидору и, в конце концов, приводят к провозглашению Бонапарта императором. Т.е. происходит третья подбифуркация (которая, если угодно, поддается еще одной ступени логического дробления: Директория, Консулат, Империя).
Ранее применительно к революциям приводилась физическая параллель – изменение фазовых состояний вещества. Но в том же разделе физики формулируется модель, позволяющая описывать и "подреволюции". Напомним сведения из школьного курса: классические переходы из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное и из газа в плазму именуются фазовыми превращениями первого рода, тогда как для более тонких скачков используется понятие превращений второго рода, в рамках которых осуществляется изменение уже не фаз, а только фазовых модификаций. Стандартной иллюстрацией двух различных фазовых модификаций химически одного и того же вещества, находящегося в одном и том же, твердом, состоянии, служат алмаз и графит. Трансформация первого во второй и есть пример превращения второго рода. Для строгости подобная терминология могла бы быть внедрена и в описание соотношения между революциями и "подреволюциями" – революции I и II родов, – однако это, боюсь, покажется чересчур педантичным. Как бы там ни было, постараемся запомнить вывод о том, что на практике революции могут выступать в форме своеобразного пакета "подреволюций", и о том, что закономерности упорядоченного ряда революций распространяются и на нижележащий логический уровень. Это еще пригодится впоследствии.
Первой страной, преодолевшей барьер трех революций и пережившей четвертую, оказалась, разумеется, Франция, застрельщица революционного духа. Вообще в ней к настоящему времени состоялось больше всех революций эпохи масс, что, вероятно, не должно удивлять. Вступив в первых рядах на индустриальный путь, будучи в авангарде народного просвещения, – отчего ее не без оснований относят к первому эшелону модернизации, – Франция все же ощутимо отставала по уровню развития от безусловных лидеров: вначале Нидерландов и Англии, затем США. Потребность в "догоняющем развитии" известна ей не по наслышке. Будучи, в отличие от трех упомянутых, очевидно более континентальной ("теллурократической") страной, Франция хронически задерживалась с проведением необходимых текущих буржуазных реформ, а затем, чтобы не отстать навсегда и не проиграть безнадежно международную конкуренцию, ей волей-неволей приходилось включать механизм "форсажа", прибегая к революционному способу разрешения назревших коллизий. Память о ярком феодальном и абсолютистском прошлом также способствовала определенной внутренней "косности", как и приверженность католической вере, гораздо более традиционалистской и "инерционной" по сравнению с протестантизмом.(19) Франция, кроме того, – страна слов, ограненных и хлестких выражений-формул, которые впечатываются в сознание "навеки", отчего в своих целях ими любят пользоваться и другие народы.(20) Мир слов живет самостоятельной жизнью и зачастую заменяет реальность. Французов мало смущают то и дело возникающие "нестыковки", демонстрируется готовность перешагнуть границы любого интеллектуального эпатажа (читатель вправе вспомнить незабвенные образцы из ХХ в., слоганы студенческой революции 1968: "Будьте реалистами, требуйте невозможного!" или "Здесь запрещено только одно – запрещать!").(21) Эта черта – явный признак идеализма, и подобный фактор, как мы знаем, способствует преобладанию революционной
Под впечатлением поражений на полях франко-прусской войны и недостойного поведения недавнего кумира, победоносного императора Наполеона III, в сентябре 1870 г. во Франции происходит очередная – по-бухгалтерски зафиксируем, четвертая – революция. Император свергнут, провозглашена республика (по традиционной номинации: Третья республика). Страной отныне руководит президент. Новый режим просуществовал довольно долго, по местным меркам беспрецедентно – вплоть до Второй мировой войны. Чем он отличался?
Французов в этот период во многом не узнать: где развивающиеся знамена свободы и/или величия? Характерно засилье олигархии (пресловутые "двести семейств"), нормы внутренней политической жизни "эклектичны" – ни настоящей свободы, ни откровенной диктатуры. Один из современников, Салтыков-Щедрин в очерках "За рубежом" делится впечатлениями: "Многие в то время не без основания называли Францию страною капралов" [285, c. 116-117], но при этом "вы видите людей, которые поют "Марсельезу", – и им это сходит с рук" [там же, с. 119]. "Республика без республиканцев" – один из распространенных эпитетов, ибо велики ожидания, что возвратится монархия. Парламент в стране более чем уступчивый, буржуазно-мещанский, т.е. бессильный. Те, кто сумел или кому повезло, копят деньги (рантье), большинство же надрывается в тяжком труде. Салтыков-Щедрин добавляет: "Вообще француз-буржуа как нельзя больше доволен, что он занял "надлежащее" место в концерте европейских держав и твердо верует, что французское благополучие гораздо успешнее покорит мир, нежели французское оружие" [там же, с.142]. К периоду после четвертой революции относятся и грандиозные экономические (Панамская афера) и политические (дело Дрейфуса) скандалы.
В сфере внешней политики поведение также небезупречно. Именно Третья республика подводит Францию к империалистически корыстной Первой мировой войне, установлению бессовестной Версальской системы, чтобы впоследствии попустительствовать началу Второй (Мюнхенский сговор 1938 – в надежде направить Гитлера на Восток, на никому не нужную Россию). Запомним впечатление от плодов этой первой во всемирной истории четвертой революции и обратимся к иным прецедентам.
После поражения гитлеровской Германии, под давлением победителей, в стране осуществляется денацификация. Прежние государственные институты отменены или радикально реформированы, изменяется политический строй. Независимо от источников, это несомненная политическая бифуркация, ведь посчитали мы таковой синхронный демонтаж милитаризма имперской Японии и последующие за ним преобразования. В отличие от Японии, для Германии это была уже не вторая (второй была Ноябрьская 1918 революция, установление Веймарской республики), а четвертая революция. На первый взгляд, в Германии устанавливается либеральный режим: внедрены последовательно-демократические нормы, функционируют партии, выборный парламент (Бундестаг), правительство большинства.(23) Проводятся успешные экономические реформы ("немецкое чудо"), о тоталитарном отрезке вспоминается как о страшном опьянении или сне. Я с чистым сердцем согласился бы с такой идиллической картиной, если бы не несколько "но".
Во-первых, на протяжении полувека страна остается фактически оккупированной и, соответственно, "ограниченно дееспособной" как во внутренней, так и – особенно – во внешней политике. Разве это признак либерализма, когда образованный крупный, осознающий себя самостоятельным целым народ на практике лишен суверенитета? Национальная эмансипация относится к коренным либеральным требованиям. Во-вторых, страна разделена на две или, с учетом Западного Берлина, на три части и насильственно удерживается от объединения, что также вряд ли согласуется со свободным волеизъявлением, проявлением политических свобод. Наконец, именно на рассматриваемом хронологическом отрезке в общественное сознание внедряется чувство неизбывной национальной вины, образ "гадкого немца". Принцип коллективной, передающейся по наследству ответственности – норма родового или ветхозаветного общества и ни в коем случае не соответствует ни христианству, ни тем более либерализму, признающему исключительно личную ответственность. Даже в сфере экономики на государство извне наложены известные ограничения: еще недавно занимавшая пионерские позиции в авиа- и ракетостроении, ядерной индустрии, Германия в послевоенные десятилетия перестает производить собственные самолеты и ракеты, в том числе мирного назначения, оказавшись отрезанной от самых высокотехнологичных отраслей. Таким образом, в результате четвертой революции в Германии установился достаточно "странный" политический климат, с одной стороны, либеральный, с другой – с отчетливыми проявлениями пещерных норм, с действием жесткой руки сверхдержав на внутренней и внешней политической сцене. С учетом фактора коммунистической ГДР (ср. выше Южная и Северная Кореи), указанное впечатление лишь усиливается. Более подробный семантический анализ этого состояния вынесен в Приложение 3, здесь же достаточно констатировать одну из разновидностей симбиоза "полусвободы- полудиктатуры", что и следует занести в актив рассматривающихся четвертых революций.
Послевоенная Италия переживает сходный процесс, дефашизацию, отказавшись от услуг не только Муссолини, но и короля. Для нее это также четвертая революция (после революций 1848 – 49, 1859 – 60, "Похода на Рим" 1922). В отличие от Германии, Итальянская республика не оккупирована, пользуется полным набором экономических и политических свобод. Вслед за Германией, она переживает экономический расцвет ("итальянское чудо"). Неужели и здесь нельзя говорить о торжестве либерализма? – Увы, послевоенную картину на протяжении полувека – вплоть до недавней следующей, пятой революции, о чем, впрочем, позже – омрачает несколько обстоятельств. Масштабы самого важного из них раскрылись лишь в последние годы, в ходе "судебной революции", речь идет о месте мафии в политической системе.
Организованная преступность знакома множеству стран; например, с 1920-х гг. мафия существует и в канонически либеральной Америке. Однако ни в одном из развитых государств щупальца спрута доселе не раскидывались столь широко, не проникали так высоко, не превращали мафиозные кланы в самостоятельную и влиятельнейшую политическую силу. В послевоенной Италии в ее орбиту были вовлечены министры и премьер-министры. В одной из статей мне, в соавторстве с В.П.Любиным [197], довелось уделить специальное внимание политической структуре послевоенной Италии, ее топологическим, числовым аспектам. Вывод оказался однозначным: феномен мафии занимал самое конструктивное место в этой системе, без него она не сумела бы сохраняться и действовать. Несколько странный довесок к либеральному климату, не правда ли? В чистоте последнего заставляет дополнительно сомневаться и наличие в тогдашней Италии очень сильной – второй по электоральной поддержке – коммунистической партии (ИКП). Так или иначе, названная модификация политического состояния, несомненно, должна быть занесена в графу плодов четвертых революций.