Число и культура
Шрифт:
Вероятно, небесполезно провести хотя бы пунктирное сравнение с использованным нами подходом. Во-первых, в рамках последнего не возникает проблема, какова окраска сил, которые движут электоратом: экспрессивная или рациональная. В рациональном бессознательном сплавлены воедино оба компонента – и эмпатический (из-за бессознательности), и рациональный (из-за элементарной математичности). Во-вторых, отсутствует необходимость в априорных (по отношению к расчету) данных о социальной и партийной идентификации, тем более в оценке такой неоднозначной категории как экономическая выгода (насколько можно судить, даже среди профессионалов практически никогда не удается добиться единодушия в прогнозах, что принесет та или иная политика конкретным социальным группам: прогнозы всегда несут на себе печать партийной принадлежности или "школы" и вдобавок имеют обыкновение не оправдываться, о чем массам прекрасно известно ).(2) Несмотря на дифференциацию, социум, вернее его сознание, в значительной мере холистичен, о чем, в частности, свидетельствует феномен "универсальных" масс-медиа (общенациональных телеканалов, газет и т.д.). За представителей разных партий нередко голосуют
Ни в коем случае я не хочу отказаться без разбора от всех упомянутых электоральных теорий, напротив, некоторые из них представляются обещающими и полезными. Возможно, если импульсы рационального бессознательного рассматривать не только как синкретическое общее достояние, а дополнительно учесть специфику их действия в различных подгруппах избирателей, привнести и иные мотивации, концептуальная картина от этого только выиграет. Такой путь, однако, отвечал бы специализированным политологическим разработкам (наша книга к таковым не относится). К подобным синтетическим средствам целесообразно прибегать уже после того, как будет всесторонне изучен более тривиальный (пусть и более бедный) подход, предложенный в настоящей главе. Пока же этого не произошло, пока апробации не подвергнут более широкий спектр социумов и их состояний и, соответственно, не составлен репрезентативный список актуальных установочных парадигм, говорить об этом всерьез еще рано.
На основании цифр можно выявлять сюжеты, или фабулы, драматических историй борьбы: психологических атак, бегства и жертв. Для этого требуется гораздо меньше дарований, художественного воображения и интеллектуальных усилий, чем, скажем, для реконструкции древней истории по найденным археологическим памятникам или раскрытия картины преступления по оставленным материальным уликам. Кстати, можно надеяться и на б? льшую надежность итогового описания, поскольку мы сами принадлежим той же культуре, тому же роду сознания и в силу того неплохо застрахованы от ошибок неаутентичной интерпретации. Одна из главных целей настоящего исследования – превратить социально-политические цифры в "говорящие", ибо их семантика – одновременно "очеловечивание". На нервно подрагивающем сплетении эмоций, надежд и страхов каждого из нас сидит эдакий раскачивающий ногами калькулирующий бесенок, заполняющий графы "дебет" и "кредит", во всех нас вместе он превращается в легион. Истоки рационального бессознательного, напомним, – еще в дочеловеческой природе; чем ближе к верхним слоям сознания и к современности, тем более мощным, накачанным энергией, организованным становится этот пласт.
Какова обычная стратегия точных наук? – Они выдвигают какую-либо выглядящую правдоподобной гипотезу о механизме исследуемого процесса, явления и прогоняют ее сквозь расчет. Если результаты вычислений удовлетворительно накладываются на реальность, то гипотеза, по мере привыкания к ней, удостаивается звания подтвержденной, ей присваивают статус теории. Когда величины несколько расходятся с экспериментом, ответственность за расхождение возлагается на совокупность дополнительных, пока не учтенных факторов. Не вижу оснований поступать иначе и нам. Вклад факторов, не входящих в рациональное бессознательное, в исследованных случаях ровно таков, чтобы запечатлеть "вилку" между теоретическими значениями и действительными. "Вилка" невелика? – Значит, суммарная роль неучтенного большего и не стоит, укладывается в узкие рамки. В кругах ученых, литераторов, журналистов расцветает риторика об исключительно важных национальных и цивилизационных особенностях, о значении денег, экономической конъюнктуре, о цвете галстуков у политиков и т.п. материях? – Всем требуется о чем-нибудь говорить. Но лично я поверю, что это не лирика и не мифы, только после того, как мне дадут их пощупать, когда из цвета галстука будет выведена правдоподобная цифра. Напротив, истины вроде 2 х 2 = 4 справедливы во всех концах света, независимо от разреза глаз и богатства, от того, добр человек или зол. Достаточно посещать в детстве школу. Оттого механизм рационального бессознательного и представляется подходящим для объяснения многих социальных процессов.
Ни в книге в целом, ни в этой главе не ставилось целью хотя бы в минимальной степени исчерпать бескрайнее разнообразие закономерностей, происходящих из импульсов рационального бессознательного. В частности, весьма далек от полноты список предложенных вашему вниманию пропорций. Чтобы довести его до пристойной репрезентативности, потребовались бы тома подобных книг, а наши силы ограничены. Не знаю, насколько удалось в настоящем вводном курсе заразить читателя открывающимися возможностями, привить вкус к соответствующим расчетам и наделить необходимыми навыками. Вместо того, чтобы удлинять цепь образцов, здесь представляется целесообразным еще раз, теперь кратко, обсудить, что же в сущности происходит со всеми нами, т.е. с современным, образованным обществом, когда мы, не сговариваясь между собой, выстраиваем те или иные организационные формы, приводим в соответствие с ними свои представления. Разве мы – муравьи, каждому виду которых инстинктивно присуще придерживаться определенной архитектуры муравейника и поведения? Наша свобода, конечно, несопоставимо огромней, чем у насекомых,
Да, мы не знаем, что в праистории побудило нас научиться считать. Зато в нашей памяти зафиксирована полоса рождения и становления элементарной математики, период введения обязательного образования, в котором этой науке отведено самое обширное и центральное место. Никто не заставлял нас закладывать основы современного технологического общества, кроме нас же самих и нашей трансформировавшейся патриархальности. Авторитет и сила закона, родителей гонят ребенка за парту. Учитель с указкой вбивает в его голову знания. Попутно за годы удается внушить, что пережитые томительные страдания и веселые школьные игры не были бесцельными, и повзрослевший выпускник направляет затем по той же стезе и своих детей. Задавать вопрос, хорошо это или плохо, бессмысленно: "назад, к природе" – лозунг тех, кто в полной мере уже "испорчен" образованием и о "природе" имеет самое приблизительное и превратное представление. Вообще на протяжении книги мы старались воздерживаться от оценочных категорий "хорошо или плохо", оставив их священникам и писателям. В первую очередь нас интересовало то, что есть.
А есть то, что наше сознание в результате оказалось "расчерченным". Мы буквально напичканы всевозможными готовыми рациональными блоками и конструкциями, а если нам чего-то из них вдруг не хватит или мы подзабыли подходящий образец, мы тут же выдадим его на гор?, настолько сильна в нас привычка решения простейших задач. Поскольку в совокупности мы все таковы и быть иными не в состоянии, постольку общество и движется в сущности по шахматным клеткам. Вопрос только в выборе той или другой.(3) В этом колоссальное отличие от упоминавшихся насекомых: у нас есть выбор, и даже значительно более широкий, чем 8 х 8. Если шахматы – такая неисчерпаемая игра, то разве не еще интересней и "непредсказуемей" наши игры? Беда только в том, что, когда говорят о возможностях шахмат, обычно имеют в виду таких умниц как Г.Каспаров или Р.Фишер, а когда речь заходит о политике, первичных нормах языка, группах популярных киногероев и т.д. приходится пикировать на уровень пресловутого среднего, если не сказать определеннее, человека (массовое общество, массовое производство, масс-медиа, демократия диктуют законы). Я не хочу его оскорбить (в каждом из нас он живет), но если "среднего человека" посадить за шахматный стол, боюсь, ему не удастся никого обмануть насчет своих интеллектуальных талантов. Оттого не стоит строить иллюзии и по поводу "невообразимо сложного, воплотившего в себе множество новейших выдающихся достижений современного общества". Такое мнение лестно, но и в лести полезно знать меру. Современное общество в сущности проще, чем когда-либо прежде. Именно потому и рациональней. Сложностью отличается наша техника, ибо она – плод усилий специалистов, результат аккумуляции мысли, но никто не заподозрит в сложности потребителя. А, скажем, на выборах его голос, его разумение – решающие.
Находим ли мы, т.е. общество в целом, удовлетворение от своих незатейливых игр? – Несомненно. Без него, собственно, ничего бы и не получилось. Проголосовав, например, за свои любимые партии, мы иногда говорим себе, как Бог, "хорошо" – в том случае, если паттерн получился достаточно стройным. Если нет – уныние побоку, не станем же мы рыдать, проиграв гейм компьютеру. У рационального человека, у рационального общества нет греха и нет смерти, ибо поле его бытия – вневременно и аморально (это в личной жизни порой приходится посетовать и порыдать, но затем мы стараемся "привести себя в порядок", "почистить перышки", т.е. присоединиться к здоровому, то бишь разумному, большинству).
Нельзя пройти мимо и более специфического удовлетворения – от рациональности как таковой. Когда мы встречаемся с явно или неявно рациональными вещами и так или иначе их чувствуем, понимаем, происходит своебразный "катарсис". Об этом шла уже речь. Это прекрасно, когда в культуре, социуме "сходятся концы с концами", когда они не противоречат сами себе. В школе за правильно решенную задачку ставили пятерку, а мама покупала конфеты, мы и теперь непрестанно жмем на клавишу удовлетворения, не в состоянии, как наркоманы, обойтись без него. Отставив иронию, здесь присутствует и неподдельно высокий аспект: так Архимед с криком "эврика" в экзальтации несся по улице. Правда, в отличие от Архимеда, открывшего новый закон, "средний человек" питается удовлетворением от решения задач, внятных и школяру, но по Сеньке и шапка. По-видимому, занятное и способное даже растрогать зрелище – наблюдать нас с небес: нам тоже мило, когда собака гоняется за собственным хвостом. Примерно это, вероятно, имеют в виду, когда упоминают о комичности современного общества. Но и трагичности: нет зрелища печальнее на свете, чем белка, постоянно бегущая в колесе. Однако в самом ли деле мы готовы себе в этом признаться: я имею в виду в нашей комичности и трагичности?
Вместе с вычислением цифр, процентов они не только накачивались теорией (в процессе, так сказать, математизированного психоанализа социума), но параллельно происходил сдвиг в их когнитивном роде. Они лишались своего чисто акциденциального, эмпирического статуса, в чем-то уподобляясь семантическим, "ранговым" числам древних эпох (в первой главе таковые упоминались: помните, звание "сотника" вовсе не означало, что под его началом находится сотня людей, из определения боевой единицы как "тьмы" не следовало, что воинов на самом деле 10000? Аналогично, алхимикам принцип тройственности казался настолько прочным, что не нарушался и при прибавлении единицы). К подобным "говорящим", организующим идеальную сферу относятся и числа из закона золотого деления, 1/ 3 и т.д. Особенностью современной эпохи является то, что в социальной жизни семантические, "ранговые" числа имеют тенденцию претворяться в реальность, т.е. становиться одновременно и буквальными, эмпирическими числами (см. соответствие расчетов действительным данным). Седая древность сплетается с позитивизмом Нового времени; посредством тотального школьного образования архаика пронизывает модернистские феномены (эпоха осуществления архаических смыслов).