Число Приапа
Шрифт:
Когда позвонил, чтобы узнать новости, Полищук, ему предложили присоединяться. Предстояла увлекательная работа – опрос коллекционеров. Было известно разве что время приобретения шести работ. Цена у всех была примерно одинаковой. Хинценберг утверждал, что искать нужно самую дешевую – не то заведение «Вольдемар», чтобы сплавлять дуракам за солидные деньги заведомую мазню.
К финишу все пришли одновременно – Тоня обошла пятерых коллекционеров (шестой приказал долго жить, а картины, как выяснилось, уже года два висели без движения во «вражьем логове») и нашла искомую усадьбу, явно намалеванную тем же мазилой, а Хинценберг отыскал мельницу. Все три полотна были созданы одной торопливой рукой.
– Хотел бы я видеть
Тоня взяла мобильник – и он у нее в руках сам зазвонил.
– Это Саша! – обрадовалась девушка. – Сашенька!..
Жених вместе с Петракеем поехал в Москву поздравлять с юбилеем Мишука. Они везли картину в новенькой раме, четыре ящика терветского пива и два ящика бауского. Референт понадобился для чтения грандиозного приветствия – Петракей не хотел позориться, поскольку имел проблемы с дикцией, да и неудивительно – после сложного перелома челюсти.
Мишук, мужчина серьезный, праздновал юбилей в три захода – для родни, для близких друзей и для пиара. Петракей считался близким другом и был зван в ресторан «Ходжа Насреддин в Коканде», снятый Мишуком на весь вечер и всю ночь. Юбиляр самолично разрабатывал с шеф-поваром меню и выбирал девчонок, исполняющих танец живота; выбрал в итоге всех шестерых, здраво рассудив, что до утра времени много и нехорошо будет, если гости заскучают.
Гости тоже были люди солидные, приехали без жен, кое-кто взял с собой боевую подругу. И каково же было удивление Петракея, когда к нему подошла молодая рижанка, отношения с которой он считал завершенными. Она была с двоюродным братом Мишука, Генычем, с которым сам же Петракей ее и познакомил. Одета она была рискованно, однако с определенным вкусом. И умный Петракей сразу понял, что девица будет выжидать, пока он подопьет, чтобы попытаться вернуть утраченные позиции.
– Так, – сказал он референту. – Кто в Риге знал про юбилей? Кто, кроме моей Людки, Сергеева и тебя?! Ну?! Колись!
– Еще знал эксперт, который выбирал картину, – честно ответил Саша.
– Эта твоя? И что – ты ей все доложил про Мишука? Так, ясно. Доложил. Промолчать не смог. Спасибо. Совсем без мозгов, да?!
Петракей приходил в ярость быстро и успокаивался тоже быстро. Но Саша, видя его вспышки с воплями, сразу терялся. Он воспитывался в семье, где орать было не принято. Бабушка-латышка, растившая внука несколько лет, очень следила за благопристойностью в доме. Сашины друзья тоже шума не любили. Петракей был первым мужчиной в его жизни, который орал, матерился, потом внезапно успокаивался и работал с перепуганным подчиненными, как ни в чем не бывало.
Получив яростный нагоняй, Саша спрятался от своего шефа в самый дальний угол ресторана и там уже обдумывал заявление об увольнении. Роскошный банкет был ему не в радость. Он даже до того досиделся, что решил уйти и лечь спать в гостинице – а пьяного Петракея уж как-нибудь доставят в его номер-люкс, об этом команда Мишука позаботится. Но, пробираясь к выходу, Саша увидел Петракея, отплясывавшего с высокой радостной девицей – той самой, которую он еще час назад видеть не желал. Потом, на рассвете, он увез ее в гостиницу.
Логика Петракея была Саше недоступна. Немного успокоившись, он стал думать – как это все получилось? Ведь если никто из посторонних не знал, что Петракей едет к Мишуку, – то получается, что разболтала Тоня? У нее ведь полсотни подружек – значит, она?
Петракей решил остаться в Москве еще на два дня – погулять с Кристинкой. Так он сказал Саше, пригрозив, что если опять случится утечка информации – будут у референта большие проблемы. Сашу он отослал в Ригу с таким донесением для супруги: в этом окаянном узбекском ресторане хорошо траванулся каким-то экзотическим хрючевом, лежит в гостинице и мается
Саша был, в сущности, добрым и честным парнем. Обвинения начальства он воспринимал очень остро. Петракей и не подозревал, что своими криками пробудил в референте страстное желание доказать невиновность даже не ему, Петракею, а самому себе. Лучший способ для этого – найти истинного виновника. Ведь что сделал Саша? Заказывая Тоне подарок, назвал имя Мишука – может статься, и не называл, а она сама как-то догадалась. А она уже разболтала всей Риге.
Вот почему разговор с Тоней получился дурацкий. Саша знал, что разборка по телефону – дурной тон, но это как-то само собой получилось. Он начал с того, что упрекнул Тоню – мало ли куда едет и что дарит Петракей, обязательно рассказывать об этом подружкам? Тоня поклялась, что впервые слышит имя «Мишук». Саша должен был бы спустить ситуацию на тормозах, но не знал – как. И начал жаловаться, что с чьей-то подачи в Москву притащилась какая-то мутная Кристинка и возникла в узбекском вертепе, как черт из табакерки…
– Кристинка?! – воскликнула Тоня. – Так это она?..
Тут в запасники вошел Полищук.
– О! – воскликнул старый антиквар. – А у вас чутье!
– Значит, ты ей все рассказала? Ты ее знаешь? – восклицал в телефоне Саша.
– Ничего я ей не рассказывала…
Тоня в ужасе вспоминала последнюю встречу с Кристинкой – точно, было что-то сказано о подарке для московского друга Сашиного босса. С опозданием Тоня вспомнила и другое – Кристинка была подругой какого-то крутого женатого дядьки, потом они расстались, потом она хотела его вернуть. Девушку мало интересовали приключения подружек с женатыми мужчинами – была у нее природная брезгливость по этой части, к тому же Кристинка мало что рассказывала, информация попала в Тонину голову от кого-то другого. Кто ж мог знать, что тот мужчина – Петракей, и что любительница британских кошек, знакомая с Мишуком и прочими орлами из той компании, рванет в Москву заново завоевывать избранника?
И даже не Сашины упреки были самым ужасным – а то, что ее оправдания слышали Хинценберг и Полищук.
Беседа завершилась тем, что Тоня расплакалась.
– Деточка, деточка! – закричал Хинценберг. – Я же говорил тебе – он ноготка твоего не стоит! А вы что стоите? Вон холодильник, там минералка!
Холодильник в «Вольдемар» попал загадочно – антиквариат имел еще и выход во двор, которым почти не пользовались, но однажды Хмелевскому потребовалось что-то внести именно со двора, и он обнаружил, что дверь загораживает белый кубик, ростом – ему чуть выше колена. Кто из соседей хозяин этого подкидыша – установить не удалось. Хинценберг объявил холодильник даром Божьим и распорядился втащить его в запасники. Причина, по которой расстались с «даром Божьим», была понятна – купили новую технику, а этой, похоже, стукнуло четверть века. Но холодильник вполне годился для мелких нужд – морозилки не имел, а соки и воду охлаждал исправно.
Полищук оказался человеком сообразительным – после окрика очень быстро нашел и минералку, и стакан, и упаковку одноразовых платочков в своей плоской черной сумке.
– Господин Хинценберг прав – плакать из-за мужиков смешно. Ну, кто мы такие, чтобы из-за нас плакать? – спрашивал он. – Мы мелкие ничтожные создания! Разве нет?
Тоня невольно улыбнулась.
– Иди, умойся холодной водой, деточка, – велел Хинценберг. – И скорее возвращайся. Без тебя не начнем.
Когда Тоня, еще немного поплакав в туалете, пришла, Полищук и Хинценберг сидели за столом, разложив снимки.