Число Приапа
Шрифт:
– Я подожду, – заявила Кристина и уселась на кожный диван, нога на ногу, блистая фантастическими лаково-красными босоножками и безупречно гладкими, как будто тоже лаковыми, загорелыми ногами.
– Тут работы еще часа на два, – соврал Саша.
– Ничего! Нам есть о чем поговорить.
Саша сгорбился за компьютером, всем видом показывая, что вершит тяжкий труд. Работы было минут на пять, и он мучительно думал, чем бы себя занять дальше. Вроде Петракей просил что-то перевести на английский, но где файл или хотя бы бумажка с текстом?
Вошла
Полминуты спустя дверь кабинета отворилась. На пороге стоял Петракей. На лбу у Петракея крупными буквами было написано: возьму за шиворот и выкину в окошко.
– Здравствуй, Андрюша! – безмятежно сказала Кристина. – А я мимо проходила, решила к Саше зайти, мы как раз собирались вместе пообедать.
Петракей грозно посмотрел на Сашу.
– Ну да, – основательно струхнув, ответил на взгляд Саша. – Кофе попить хотели… договорились… то есть когда я закончу перевод…
– И что, все это время она будет тут сидеть? Мы о чем вчера говорили? – спросил Сашу Петракей. – Мы говорили о том, что ты должен разрулить эту проблему.
– Я разрулил!
– И где результат? Это, что ли, твой результат?
– В чем дело, Андрюша? – ленивым голосом спросила Кристинка. – Я что, уже не могу заглянуть на пару минут к своему жениху?
– К кому? – еле выговорил ошарашенный Петракей.
– К жениху. Ты понимаешь, это было так спонтанно! Мы вдруг поняли, что должны быть вместе! – со счастливой улыбкой доложила Кристинка. – И сегодня утром, когда завтракали, обо всем договорились. Просто Саша не успел тебе рассказать.
– Так, – сказал Петракей. – Вроде бы у него другая невеста была.
– Ну, была, – согласилась Кристинка. – А теперь вот я. Что ты, в самом деле? Ты у него спроси, где он ночевал – у нее или у меня!
– Ну, референт! На амбразуру, что ли, лег? – Петракей смотрел на Сашу странным взглядом, в котором было процентов сорок злости и процентов шестьдесят – любопытства. – Думал – премию выпишу за спасение дурака-босса?
– А мог бы и подарить нам к свадьбе что-нибудь приятное. Это можешь забрать, они мне не к лицу, – Кристинка встала, подошла к Гуниному столу и выложила коробочку с дареными сережками.
– Сашка! Ты что, в самом деле на ней женишься? – спросил Петракей. – Да что ты молчишь, как пень?
Саша понимал, что хорошего ответа на этот вопрос нет. Сказать «да» – так ведь вранье же. Сказать «нет» – Кристинка устроит скандал и вывалит все подробности минувшей ночи, с нее станется, ишь как глядит! Саша предпочел вранье, которое придется расхлебывать когда-нибудь потом, а скандал-то грозит прямо сейчас.
– Ну, женюсь…
– Вот видишь! – торжествующе воскликнула Кристинка. И положила руку ему на плечо так, словно разворачивала ошалевшего жениха для поцелуя.
– Ой… – вдруг сказала Гуна, глядя на дверной проем, в котором
В проеме стояла Тоня и уже по меньшей мере полминуты смотрела на Сашу.
Саша повернулся, увидел законную невесту и лишился дара речи.
Тоня покачала головой и исчезла из проема.
– Кажется, ты влип, референт, – произнес Петракей. – Впрочем, решай сам.
– А по-моему, все очень удачно получилось. Никому ничего не надо объяснять, – жизнерадостно заявила Кристина. И на всякий случай загородила Саше дорогу к дверному проему.
Тоня понимала одно – нужно убежать как можно дальше. Убежать – чтобы не было соблазна задавать какие-то вопросы. Убежать – чтобы двигаться, смотреть по сторонам, залезать в троллейбус, вылезать из троллейбуса, занять себя всякими мелкими движениями, всякими простенькими мыслями. Осознать, что все рухнуло, лучше потом – и этот миг нужно оттянуть! Даже если придется что-то самой себе соврать – хотя что уж тут соврешь? Мудрый Хинценберг предупреждал, что пора избавляться от незамужних подружек, да и число замужних сводить к разумному минимуму.
Кто мог бы выслушать, кто мог бы все понять? Или даже не выслушивать, не понимать – а просто позволить посидеть с собой рядом, отвлечь от беды без дурацких вопросов?! Катя, Вероника? Нет, Марта… Нет, Настя…
Сестра, Ксюша! Вот к кому бежать! Лучшая же подруга! И что она скажет?..
Тоня вдруг поняла, что даже Ксюше нельзя нести свое горе. Тем более – матери. Бабушки с дедушкой давно нет…
А Хинценберг?
Он отругает – и правильно сделает! Отругает – и что-нибудь придумает! Отправит в командировку – это было бы кстати. Уехать, удрать, хоть на Мадагаскар!.. Он скажет: деточка… деточка…
К «Вольдемару» Тоня подбегала уже в слезах.
Она влетела в торговый зал, пересекла его и, сорвав очки, без стука ворвалась в запасники.
– Так я и знал! – воскликнул Хинценберг. – Сергей, я знал – это она! Я шаги услышал, представляете?
Он уже держал своего эксперта в объятиях, уже пристроил растрепанную голову на своем плече.
Полищук уставился на рыдающую Тоню. Потом посмотрел на Хинценберга, в глазах был вопрос: что делать?
– Каменный дурак! – сказал ему Хинценберг. – Что я тебе говорил? Все в порядке! Ну, что ты стоишь, как «приап» на картине? Ты что, еще не понял?
– Нет, – ответил Полищук. И сделал шаг к антиквару.
– Слава богу! – с чувством произнес Хинценберг. – Забери ее у меня, а то от сырости разгуляется артрит. Поплачь, деточка, поплачь. Иначе ты как следует не распрощаешься со своей глупостью. А я пойду в зал, полюбуюсь на творения Цирулиса. Это мне полезно. Каждый раз, когда я вижу эти штуки, благодарю Господа, что я в такие годы – еще в своем уме…