Число зверя
Шрифт:
Они сели на пол и снова принялись за сортировку, необходимую для хотя бы первоначального расшифровывания заметок. Капитан Корридони не преувеличивал, говоря о почерке Фраттари. Пауль продвигался с черепашьей скоростью и все время спрашивал себя, как Антония Мерино умудрялась редактировать рукопись Фраттари. Свет в комнате Клаудии был не слишком ярким, что делало их работу еще труднее. Когда Пауль через некоторое время обернулся и взглянул на нее, он заметил, что она вовсе не занимается записями. Клаудия сидела на ковре, скрестив ноги, и смотрела
Пауль догадался, что ее беспокоит, и сел рядом с ней.
– Ты думаешь об Эрнесто Морелло?
Клаудия кивнула и нервно сглотнула. Похоже, у нее комок стоял в горле.
– Тебе не в чем себя упрекнуть, тут Альдо прав. Если кто-то и виноват в смерти Морелло, то лишь он сам. Если бы ты действовала не так решительно, возможно, Альдо тоже был бы сейчас мертв, а возможно – и ты! Кроме того, ты не должна забывать, что Морелло один из тех, кто виновен в смерти Антонии Мерино и похищении ее дочери. А может быть, и в смерти Анфузо и Сорелли. Они идут по трупам.
Взгляд Клаудии вернулся из далеких далей, и она посмотрела на Пауля.
– Ты – верующий католик. Разве, согласно твоей вере, убийство человека – не одно из самых больших прегрешений?
– А согласно твоей разве не так?
– Я давно потеряла веру.
– Это не так, Клаудия. Муки совести, которые ты испытываешь, доказывают обратное. Ты можешь злиться на Бога, да, но ты ведешь себя не как человек, для которого Бог ничего не значит. Иначе смерть Морелло не потрясла бы тебя так.
Он осторожно погладил ее по голове, как ребенка, которого надо утешить.
– Ты хочешь сказать, что только у католиков есть совесть и только они могут сожалеть о своих поступках?
– Как иезуит, я, наверное, должен был бы согласиться. Однако позволь мне высказаться таким образом: речь идет не о том, сожалеешь ты или нет, а о том, почему ты сожалеешь. Я чувствую, что ты, может, и изгнала Бога из своих мыслей, но не из своего сердца.
– Мы оба сироты, Пауль, и нам известно, каково это – расти без родителей. Я не знаю, есть ли дети у Эрнесто Морелло. Если да, то сегодня я сделала их сиротами. Но даже если детей у него нет, у него, по всей вероятности, были родственники или люди, которых он считал близкими. Теперь они оплакивают его, так же как и я…
– Продолжай! – попросил Пауль, когда она неожиданно умолкла.
– Так же, как я оплакивала Дарио и оплакиваю его до сих пор.
– Дарио? Он был твоим отцом?
– Нет, братом. Мы с Дарио никогда не видели своих родителей. Я не знаю, кто они и живы ли они вообще.
– Хочешь рассказать мне о вас с Дарио?
– Да, наверное, мне это пойдет на пользу.
Пауль замерз, поэтому они сели на кровати Клаудии. Окруженные разложенными на полу документами, они, должно быть, представляли собой сюрреалистическое зрелище, подумал Пауль, – как герои фильма Жан-Люка Годара.
– Даже если я больше не вспоминаю о родителях, кое-что о них мне известно, – признался он. – Я знаю, как их звали, знаю, в каком доме они
– Мы с братом были подкидышами. Нас нашли одним воскресным утром: мы лежали в корзинке у входа в церковь Санта-Мария-Маджоре. Похоже на историю о Моисее. Во всяком случае, мне так рассказывали. Для меня это тоже не более чем чужие воспоминания: мы были младенцами. В корзинке также обнаружили листок с нашими именами и заметкой: «Это брат и сестра, рожденные в одно время. Ради Бога, позаботьтесь о них!»
– Так вы близнецы, – понял Пауль.
– Да. Мы попали в христианский сиротский приют. Дарио воспитывали монахи, меня – монахини. Собственно, лучшей предпосылки для жизни доброго католика не придумаешь, верно?
– Или наоборот, – не согласился Пауль. – Слишком большая доза лекарства, как правило, вызывает обратную реакцию. С тобой так и произошло?
– Не совсем. Монахини были очень строги, иногда даже фанатичны, но не это оттолкнуло меня от веры.
– А что?
– Мы с Дарио никогда не теряли друг друга из виду, между нами существовала тесная связь. Ведь у нас больше никого не было. Он очень хорошо учился в школе; у него обнаружился талант к языкам, и благодаря стипендии из Ватикана он смог изучать английский и французский языки. Он работал на каникулах в Ватикане и выполнял разные переводы. До тех пор, пока однажды летом, шестнадцать лет назад… – Клаудия замолчала, и ее взгляд, кажется, снова унесся в далекую даль. Пауль обнял ее за плечи, будто так он смог бы не дать ей потеряться в воспоминаниях.
– Что же случилось? – мягко, но настойчиво спросил он.
– Если бы я только знала, – тихо проговорила Клаудия. – Он исчез, просто исчез, и все. Есть свидетели, что тем утром он вошел в Ватикан. Но никто не видел, как он выходил оттуда. С тех пор Дарио больше нет.
Пауль подумал, что понимает, каким ударом оказалось для Клаудии исчезновение ее брата. Вырасти без родителей, а затем, через столько лет, потерять брата, да еще таким необычным образом – это редкое коварство судьбы. Клаудия, должно быть, чувствовала себя так, будто ее дважды лишили прошлого.
– Полицейское расследование не проводилось? – спросил он.
– Проводилось, но безуспешно. Ватикан не проявил большой заинтересованности в том, чтобы разрешить римской полиции рыться за его стенами, а внутреннее расследование Ватикана было закончено в течение трех дней. В их докладе римской полиции было написано следующее: «Несмотря на то что были опрошены все, кто имеет отношение к делу, не удалось выяснить ничего, что могло бы пролить свет на так называемое исчезновение Дарио Бианки». Чудесная формулировка; я сохранила ее до сегодняшнего дня. Я читала эти строки несколько сотен раз. Особенно удачное выражение, на мой взгляд, «так называемое исчезновение». Как будто мой брат просто подшутил над всеми!