Чистая сила

Иманов Михаил Алиевич

— Марта! Я прошу тебя! — не отвечая ей, заговорил Ванокин. — Пойдем, Марта, тебе здесь не место. Пойдем, я тебе все объясню. Слышишь?!

Но она не слышала:

— Это он?

— Он, он, он самый и есть, — подтвердил Думчев, в возбуждении переминаясь с ноги на ногу, но не решаясь выйти из-за стула. — Вне всякого сомнения, Марта Эдуардовна, вне всякого сомнения.

— Я тебе потом все объясню, — потянул ее за руку Ванокин.

— Не верьте! Не верьте, ничего он не объяснит, — прокричал Думчев. — Он это, он — ваш единокровный папа!

Я

взглянул на старика: он беспокойно оглядывался и беспрестанно трогал руками грудь.

Ванокин с силой потянул Марту к двери, но она резко выдернула руку:

— Оставь меня, — сквозь зубы выговорила она, тряхнув рукой. — Оставь!

Ванокин отпустил ее и стоял теперь, глядя на нас исподлобья и сжимая трость обеими руками.

Марта помедлила, словно раздумывая, подняла глаза и, подойдя ко мне, встала вплотную.

— Извините меня, — сказала она, и я теперь увидел на ее лице растерянность и тревогу. — Я ничего не понимаю… здесь. Так много… Вы говорили тогда, что хотите мне помочь. Я прошу вас мне помочь. Вы можете мне сказать откровенно, как есть?

Я утвердительно кивнул.

— Спасибо, — продолжала она. — Помните, я тогда вам сама рассказала про все. Я не хотела тогда… И я вас тогда обидела. Но я прошу вас сказать мне. Я вас очень прошу. Как вы скажете, так и… будет. Скажите, это правда, что он… что они говорят?

Что я мог ей ответить? Если бы я знал. Но я сам толком ничего не понимал. То есть я стал догадываться, что их уловка не совсем уж такая уловка и что в ней есть… Но разве я мог знать наверное?! А ведь она просила сказать. Я чувствовал, что эта минута для меня сейчас может быть решающая, потому что о н а меня сейчас с а м а п р о с и т. Просит о том, что я сам ей хотел дать и чего она от меня не хотела принять тогда. А сейчас…

Я понимал, что мне нужно ей ответить, что нужно ответить и помочь ей, что в моем ответе должно быть в с е и что это в с е должно быть такое… Но я не знал, что должен выразить мой ответ, а знал только, что должен выразить в с е. Но какое это «все»? И что это вообще такое — в с е?

— Почему вы молчите? — проговорила она чуть слышно, едва пошевелив губами.

— Ну же! Ну же! — подбодрил меня Думчев.

— Вы не хотите ответить? — голос Марты прозвучал теперь ровно, и в нем не было тревоги, но уже что-то похожее на вызов.

— Я не знаю, — сказал я.

— Вот так так! — прокричал Думчев. — Вот он — роковой ответ! Вот он, вселенский ответ человеческий — «не знаю».

— А я думала, вы скажете, — проговорила Марта.

— Но я не знаю, — сказал я горячо. — Я в самом деле не знаю. Я бы вам сказал. Но я не знаю. Понимаете вы, я не знаю, я сам здесь… случайно.

— Ну да, — подал голос Ванокин; Марта резко обернулась к нему. — А за занавеской кто прятался? Или ты тоже туда «случайно» попал? Дверь перепутал?

— Какая занавеска? Что ты говоришь? — сказала Марта.

— А то, — Ванокин усмехнулся длинной усмешкой. — А то и говорю, что я целый

час здесь беседовал, а твой… друг вон там, — он ткнул пальцем, — в ванной, вот за этой занавеской на стульчике сидел. И стульчик-то загодя приготовил «случайно». Сидел на стульчике и в дырочку подглядывал, пока я его оттуда за шиворот не вытянул.

— Так и надо шпионов — за шиворот! — вставил Думчев радостно. — За шиворот, и в собственное же… тыкать, тыкать носом.

— Ну вы, дядя, полегче, — вступился Коробкин. — Вас первого, положим… это… тыкать.

— Вас прошу не встревать! Матрос! — отпарировал Думчев.

— Это кто «матрос»?! — шагнул к нему Коробкин.

— Но-но, уже видали! — запальчиво крикнул Думчев и, передвинув стул, прикрылся им.

Во все время этой вдруг вспыхнувшей перепалки Ванокин улыбался длинной своей улыбкой и похлопывал тростью по ладони; Марта переводила взгляд то на Думчева, то на Коробкина, то на меня, и выражение лица ее сделалось испуганным и непонимающим, то есть неизвестно чего было больше — непонимания или испуга.

Уверенная запальчивость Думчева не остановила Коробкина: со злым лицом он подошел к стулу, за которым укрывался Думчев, взялся за спинку и с силой рванул стул на себя; сказал ровным тоном, но с несомненной угрозой:

— Это кто это «матрос»?

— Кто? — быстро, в свою очередь, спросил Думчев, отступив на шаг.

— А то! — надвинулся на него Коробкин.

Но столкновения, казалось теперь неминуемого, опять не произошло. Думчев в своем таком безвыходном положении предпринял неожиданный маневр. Он вдруг присел, выкинул руку перед собой и, указывая пальцем в сторону кровати, то есть за наши спины, прокричал:

— Вот он! Держи его! Прячет!

Крик был так внезапен, что сперва никто не повернулся в указанном направлении, но все уставились на присевшего Думчева. Дело в том, что присутствие старика здесь, в комнате, как-то вылетело из головы и сам он как-то забылся (это «забывание» случалось за все время не менее двух раз, но теперь особенное). Секунды две-три все смотрели только на Думчева (надо же было и сообразить), а потом разом (я подчеркиваю, что все разом) обернулись к старику.

Но старика не было на кровати, и я не сразу понял, куда он мог скрыться. Только присмотревшись, я заметил его голову за дальней спинкой. То ли он сидел там на корточках, то ли стоял на коленях; глаза его находились на уровне спинки, и он неподвижно смотрел на нас.

— Вот он, вот он каков, благородный старик! — выпрямляясь, восклицал Думчев, не забыв при этом осторожным движением и как бы машинально потянуть «защитный» стул к себе. — Пока мы тут разбирались, он времени не терял. Хорош! А еще здоровьем слабый! Вот она, коробочка-то ваша, в тайник уплыла. Даешь коробочку!

Старик с усилием, и это было видно, поднялся и обогнул кровать, не спуская с нас взгляда, оперся рукой о стол и тихо, но внятно и твердо проговорил:

— Не подходить!