Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)
Шрифт:
Обе санитарки деликатно промолчали. Не разрешил эвакуировать политрука в тыл, конечно, Елхов. А кто же еще?
Санитарки занимались в основном обожженными бойцами. В отдельной землянке их лежало трое. Там пахло гниющей плотью, мочой и гарью. Огнеметная струя наделала дел. Тех, кого полегче, эвакуировали. Но этих троих было даже страшно тронуть. Они находились на зыбкой грани жизни и смерти и жестоко страдали от боли.
Когда одного из них хотели погрузить на носилки, в теле что-то зашуршало, треснули обугленные кости, изо рта потекла угольно-черная кровь. Другой не позволял к себе прикоснуться, на сожженной коже
– Сюда колите, сразу две ампулы. Если повезет, во сне умрет.
Кое-как стащили ботинок и ввели две инъекции в подошву. Артиллеристу Бызину Саше обожгло пальцы и ладонь пулеметной вспышкой. Сделали укол от столбняка, а от морфия артиллерист отказался. Он раздумывал, можно ли уходить в тыл. На него напряженно поглядывал Воронков. Если отпустят с ожогом Бызина, то полное право имеет уйти и политрук.
Артиллерист поймал взгляд Маневича. В роте остались всего два штатных командира взводов, убили большинство сержантов. Сергей поддерживал Бызина с первого дня, поставил на отделение, вопреки нежеланию командира роты. Он просил Бызина остаться. То же самое читалось в глазах Ходырева. Борис облизнул губы и сообщил:
– Миномет целехонький стоит, и мин к нему прорва. Пульнешь? Больше некому, – а после паузы добавил: – Я тебе полбутылки вина оставил. Вкусное, как сиропчик, но башку хорошо кружит.
– Ликер, – предположил Надым. – Он для раненых очень полезный. Выпьешь, сразу легче станет.
Саша Бызин остался. Вынужден был остаться и политрук. Ликера ему не предложили, и он попросил:
– Вы мне морфий введите, печет, сил нет.
– Это можно, – сказала санитарка Тоня, смуглая, кругленькая, как кубышка. – Подставляйте мягкое место. Поспите часа два, как свеженький встанете.
В этот момент дверь распахнулась. Втащили бойца с замотанной тюрбаном головой.
– Подождите минутку, – попросила она Воронкова.
И стала разматывать тюрбан. Штрафник, белый как бумага, трясся всем телом. Под глазом кровоточила небольшая круглая дырка, из другой, на нижней части затылка, слабо вытекала кровь. Человек рассказывал, как его ранили:
– Стоял на посту, глядел… вроде тихо. Я голову повернул, а тут вспышка. Как вдарит…
Он глотнул, набирая воздух, чтобы продолжить рассказ, обморочно закатил глаза и присел на табуретку. На затылке выстригли кружок, обе сестры заглянули туда и обменялись взглядами. Саша Бызин понял, что, несмотря на бодрый вид, дела раненого плохи. Ему ввели морфий и отвели на своих ногах в соседнее помещение.
– Безнадежный, – сказала санитарка Тоня и, рисуясь перед статным политруком, попросила прикурить.
Воронков передал зажигалку и строго сказал:
– Его в санбат быстрее надо.
– А вы не командуйте тут, товарищ политрук. Мы сами знаем, что к чему. Он лишь с виду живой, а внутри умер. Пуля мозг насквозь пробила, корку даже вышибла. У него движения нарушены, и дыхание вот-вот прекратится. Через час-два отойдет. Может, и раньше.
– Ну, так морфий вам вводить, товарищ политрук? – вмешалась другая санитарка. – Полежите у нас, отдохнете.
Воронкову уже расхотелось находиться рядом с умирающими людьми, и он вышел наружу. Вчерашний мороз не возвращался, дул сырой холодный ветер, который прошибал насквозь. Из траншей вылезать было опасно,
На смену минам прилетели два огромных фугаса. Они шарахнули с таким грохотом, что Воронкова оглушило, хотя снаряды взорвались не менее чем в ста метрах. Подброшенный тополь быстро кувыркался и свалился вниз ободранным копьем, без единой ветки. Огромная черная воронка дымила, там журчала вода, по замерзшей в глубине земле змеилась толстая трещина. Развалило остатки полусгоревшего блиндажа, откуда выбивали накануне фрицев.
Второй фугас превратил в кучу перепаханного хлама фундамент разбросанного хуторского дома. Бойцы расхаживали по сочащейся сгоревшей взрывчаткой впадине и спорили, был ли кто в погребе.
– Там вода, кто туда полезет? – утверждал один.
Другой вслушивался в шипение выходящих газов, закашлялся и отбежал в сторону.
– Был – не был, какая разница. Спишут, как остальных.
У капитана Елхова имелся хорошо укрепленный блиндаж с рельсовым перекрытием и железнодорожными шпалами не меньше, чем в три ряда. Здесь же крутился Маневич, сидел телефонист. Ординарец Костя Гордеев листал яркий журнал и курил трофейную сигарету. Вторая комната показалась Воронкову удобной для проведения политзанятий. Здесь даже стояла полочка с книгами. Виктор Васильевич покосился на журнал в руках ординарца с фотографией хорошенькой загорелой фрау на лыжах и почему-то в купальнике.
– Голых баб разглядываешь? – спросил Воронков.
– Все одетые, сами гляньте.
– Чего мне там смотреть…
Но все же полистал хрустящие яркие страницы. Что-то среднее между спортивным и семейным календарем. Немецкая семья с лыжами и собакой дружно улыбалась перед аккуратным домиком в горах. Хорошенькая девушка весело бежала по склону, ее догонял фриц в короткой куртке. Дама вносила в комнату кофейник и блюдо с румяными булочками. К удивлению Воронкова, ординарец неплохо переводил немецкий текст.
– Где научился?
– У нас в Кемерове немцев полно эвакуированных.
– Не эвакуированных, а высланных, – поправил Виктор Васильевич. – Нас чем-нибудь кормить собираются?
Взрыв ударил приглушенно, но блиндаж основательно встряхнуло. Пожалуй, ударил фугас дюйма на четыре, не меньше.
– 105 миллиметров, – подтвердил Маневич. – Ну, этот нам не очень страшен. Вот если восьмидюймовка снова долбанет, никакие перекрытия не спасут. Снаряд сто десять килограммов весит.
– Знаю, – буркнул Воронков, хотя с таким калибром еще не сталкивался. Он понял, что, судя по глубине воронок, здешние блиндажи таких попаданий не выдержат.
– Не волнуйтесь, товарищ политрук, по нам мортиры стрелять вряд ли будут. Дорогое удовольствие – штрафников в землю закапывать. Нас минами глушить будут и легкими гаубицами. Бог даст, отсидимся в блиндажах.
Удивительно, но обе девицы совсем не переживали насчет обстрела. Тоня зубоскалила над старшиной Глуховым, аккуратно вытащила маленький осколок над ухом, перевязала и пожелала новых подвигов. Получается, раненых оставляют здесь, значит, придется остаться и политруку.
Еда раньше вечера не предвиделась, зато имелись трофейные сигареты. А подвыпивший капитан Елхов распорядился: