Чистильщик
Шрифт:
Кресло, предназначенное одному из Глав, стояло пустым, а на столе перед ним лежала белая роза – символ смерти. «Уж не мое ли дитятко – Крысолов – порезвился», – вдруг подумал Николай Николаевич. И, чувствуя на себе взгляды собравшихся, он еще больше укрепился в своей догадке. «Дальше фронта не пошлют, – вдруг отчаянно подумал Ник-Никыч, – больше пули не дадут». И, храбро придвинув к себе сияющую чистотой хрустальную пепельницу, закурил. Все покосились, но ничего не сказали.
После долгого молчания, во время которого все ерзали и скрипели креслами, а Николай Николаевич, вдруг став совершенно спокойным, курил,
– Как вы почти все знаете, господа, – начал он, – несколько дней назад почти полностью уничтожен наш Среднеазиатский филиал в Ташкенте. Погиб тамошний Глава.
Верховный замолчал, и Ник-Никыч почему-то вспомнил старый анекдот: «Водки, всем водки, пока не началось!». Верховный вперил тяжелый взгляд в куратора.
– Несет за это ответственность один из оперативников местного филиала. И, конечно, куратор предателя.
Теперь уже все глядели на Николая Николаевича.
«Началось», – подумал он и уже не сдержал рвущийся наружу нервный смех.
Ковалев задумчиво покрутил в пальцах рюмку. Разговор с убноновским опером не то чтобы не клеился, но и не развивался. Капитан Рогозин, представленный Богданом, как просто Виталька, против чего тот не возражал, подтвердил все, что рассказал Димка, но ничего сверх не добавил. И Сергей начал раздражаться, злиться на Богдана – вытащил к черту на рога, и тянет «пустышку».
– Что, Димыч, – вдруг спросил Ковалев, – ты, кажется, Иваныча водочкой помянуть хотел? Так вот тебе водочка, – и он щедро налил Богдану в рюмку «Нашей водки», купленной в ларьке у рынка. Плеснул Рогозину и себе. Поднял рюмку.
– Извини, – негромко спросил Виталий, – а кто такой Иваныч?
– Да я же говорил… – начал Богдан, но Сергей прервал его жестом.
– Капитан милиции в отставке Глуздырев Василий Иванович, бывший участковый в моем районе, – так же тихо произнес он. – Его, если мне башка еще не отказала, эти сраные сектанты зарезали. Сунулся Иваныч из-за меня в это расследование, наблюдал за сектой, ну а они его… – Ковалев махнул рукой.
– Мы ж с Серым через него и познакомились, – мрачно сказал Димка. – Я там, на даче, каждое лето обитал, а Серый по соседству жил. Ну, понятно, где ж это видано, чтобы местные с дачниками не валтузились? Лет нам тогда по семь-восемь было. Ну и сцепились. А Иваныч – он тогда еще участковым работал – мимо проходил. За ухи нас – и к себе. Мы думали – кранты, родителям накапает, а он поговорил по душам, узнал, из-за чего сцепились. Посмеялся, пожурил и угостил чем-то, я уж не помню, то ли конфетами, то ли шоколадом. Идите, говорит, да не деритесь, черти, соседи как-никак. Потом каждое лето у него паслись.
– За деда нам был, – грустно вздохнул Ковалев, – за неимением своих родных дедов и бабок. С его подачи, наверное, оба в менты и подались.
– А с чего ты взял, что его именно эти святоши убили? – внезапно спросил Виталий, – Мало ли у старого участкового врагов?
– Ну, своим-то глазам и ушам я еще верю, – зло ответил Сергей, приподняв над столом простреленную руку. –
Махнув предупредительно налитую Димычем рюмку водки, Сергей встал со стула и, вытянув из кармана куртки, небрежно брошенной на диван, кассету, без спроса вставил ее в видеомагнитофон. Включил телевизор, небрежно ткнул клавишу «Play» видика. На экране появилась статичная темноватая картинка – до боли знакомый Сергею пейзаж бывшего пионерлагеря, обиталища секты. Если бы не шевеление веток деревьев, колыхаемых легким ветерком, и не мелькающие цифры в углу экрана, стремительно отсчитывавшие секунды давно ушедшей ночи, можно было бы подумать, что на экране фотография. «Ровно месяц назад снимал Иваныч, – грустно подумал Ковалев, разминая в пальцах сигарету. – Живой, здоровый и бодрый».
Изображение на экране вдруг потеряло статичность – к одному из жилых корпусов подъехали три микроавтобуса. По темному размытому силуэту было невозможно определить марку машин, не говоря уж о том, чтобы различить номера. Но тут изображение мелькнуло и стало гораздо светлее и четче – покойный капитан Глуздырев где-то разжился даже пассивным прибором ночного видения. Сразу стали видны эмблемы «Фольксвагена» и номера двух машин.
Из дома вышли двенадцать человек, навьюченные объемистыми рюкзаками, и начали неспешно грузиться в микроавтобусы. По крайней мере, у троих были отчетливо видны в руках десантные АКМы с утолщенными пэбээсами стволами. Люди погрузили в машины снаряжение, влезли в салоны сами, и «фольксы» выехали с территории лагеря. Ковалев остановил воспроизведение и начал перематывать этот короткий кусочек записи в начало. Повернулся к Рогозину.
– По-моему, немного убеждает, – сказал Сергей. Рогозин кивнул,
– Убеждает. Ты показывал ее начальству?
Ковалев отрицательно помотал головой.
– Хотели накопать еще чего-нибудь подобного побольше, а потом… – он развел руками. – Меня отстранили, дело шили – такая пленка обернулась бы против меня.
– Не скажи, – задумчиво произнес Виталий. – Не скажи. Нам, по крайней мере, она в самый цвет. Теперь есть все подступы к секте. Есть основание взять их в плотную разработку.
Он вдруг залихватски тяпнул рюмку водки и подмигнул Ковалеву.
– Не журись, Серега! Будет и на нашей улице праздник.
Они вошли в комнату и быстро, но без спешки уселись вокруг стола – восемь подтянутых крепких мужчин примерно одного возраста – от сорока до сорока пяти. Добродушные лица и улыбки, с которыми они приветствовали друг друга, смогли бы обмануть только постороннего человека. Внимательные жесткие глаза и прорезанные ранними морщинами лица, умеющие быть непрошибаемыми масками, – все они были офицерами спецподразделений. Агентуристами, разведчиками, диверсантами.