Чистильщик

Клив Пол

Если бы я и мог сослаться на свое детство и найти в нем причину того, что я стал тем, кем стал, то это была бы полная противоположность игнорирования. Это были бы непрерывные разговоры, постоянные объяснения, постоянное присутствие. Так что нет никакой глубоко зарытой причины в том, почему я вырос человеком, которому нравится убивать людей. Никаких внутренних метаний или конфликтов, или обиды на мир или родителей. Ни один из них не был алкоголиком. Не домогался меня. Я не спалил ни одной школы и ни разу

не пытался поджечь собаку. Я был нормальным ребенком.

Отворачиваюсь от раковины и смотрю на город в мое маленькое окно. Там все по-прежнему серо. Еще раз умываюсь и вытираю лицо.

Насколько я хочу быть преданным этой работе?

Преданность — это сила воли. Зажмуриваюсь. Работать или не работать? Вот в чем вопрос.

Звонит телефон. Звонок застает меня врасплох, и я смотрю на телефон, ожидая, что он сейчас запрыгает по столику. Первая моя мысль — о маме. Не случилось ли с ней что? Не уверен насчет срока давности дурных предчувствий, но мне кажется, что у того, которое меня посетило вчера утром, срок уже должен был выйти. С мамой все в порядке. С мамой всегда все будет в порядке. Хватаю трубку до того, как включается автоответчик.

— Джо? Это ты? — спрашивает она, не дав мне возможности вставить слово.

— Мам?

— Здравствуй, Джо, это твоя мать.

— Мам… зачем… зачем ты мне звонишь?

— Что такое? Мне нужна причина, чтобы позвонить своему единственному ребенку, который, как я думала, меня любит?

— Я люблю тебя, мам.

— Странный у тебя способ доказать это.

— Ты знаешь, что я тебя люблю, мам, — говорю я, и мне хочется добавить, что я бы хотел хоть раз в жизни услышать от нее что-то хорошее обо мне.

— Отлично, Джо.

— Спасибо.

— Ты не понял. Это была сарказмичность.

— Сарказм.

— Что, Джо?

— Что?

— Ты что-то сказал?

— Ничего.

— Мне послышалось, что ты что-то сказал.

— По-моему связь плохая. Так о чем ты говорила?

— Я говорила, что это была сарказмичность. Просто отлично, что ты теперь думаешь, что я только внушаю себе, что ты меня любишь. Хочешь сказать, что я должна принять на веру, что ты любишь свою мать? Не понимаю, как я должна в это поверить. Ты никогда не навещаешь меня, а когда я звоню, ты жалуешься! Иногда я просто не знаю, что делать. Твоему отцу было бы стыдно, если бы он увидел, как ты со мной обращаешься, Джо. Стыдно!

Какая-то часть меня хочет плакать. Другая — кричать. Не делаю ни того, ни другого. Сажусь, и голова моя медленно опускается на грудь. Думаю о том, какой была бы жизнь, если бы вместо папы умерла мама.

— Прости, — говорю я, зная, что проще извиниться, чем попытаться изменить ее мнение. — Обещаю исправиться, правда, мам.

— Правда? Вот он, настоящий Джо. Любящий, заботливый сын, которого я знала и

который другим и быть не может. Иногда ты бываешь настоящим ангелом, Джо. Я так горжусь тобой.

— Правда? — я начинаю улыбаться. — Спасибо, — добавляю я, очень про себя надеясь, что она не «сарказмична».

— Я была сегодня у врача, — говорит она, меняя тему, точнее, приступая к теме, ради которой она и звонила.

Врача? О господи.

— Что случилось?

— По-моему, я ходила во сне, Джо. Сегодня утром я проснулась на полу, а дверь в спальню была распахнута настежь.

— На полу? Господи. С тобой все в порядке?

— А ты как думаешь?

— Что врач сказал?

— Он сказал, что это был эпизод. Ты знаешь, что такое эпизод, Джо?

Мне уже больше хочется плакать, чем кричать. Я думаю о Фэй, Эдгаре, Карене и Стьюарде — героях любимого маминого сериала. Да, я знаю, что такое эпизод.

— Что за эпизод?

— Доктор Костелло сказал, что волноваться нечего. Он дал мне какие-то таблетки.

— Что за таблетки?

— Не знаю. Я тебе расскажу подробнее, когда ты придешь. Я приготовлю котлеты. Твои любимые, Джо.

— С тобой точно все в порядке?

— Похоже, доктор Костелло действительно так считает. Так во сколько ты придешь?

Внезапно я начинаю сильно сомневаться, что эпизод имел место быть. На самом деле я почти уверен, что мама все это придумывает, чтобы я почувствовал себя виноватым.

— А тебе надо будет проходить еще какие-нибудь обследования?

— Нет. Часов в шесть? Половина седьмого?

— Никаких обследований? Почему? Что они еще собираются сделать?

— У меня есть таблетки.

— Просто я волнуюсь.

— Мне станет лучше, когда ты придешь.

Делаю глубокий вдох.

— Я не могу прийти, мам. Я немного занят.

— Ты всегда занят, никогда не уделишь матери немного времени. Ты все, что у меня есть, и ты это знаешь. С тех пор как твой отец умер. Что с тобой будет, когда я умру?

Это будет рай.

— Я зайду в понедельник, как обычно.

— Надеюсь, мы выясним это в понедельник.

Внезапно разговор обрывается.

Я встаю и вешаю трубку. Иду к своему продавленному дивану. Сажусь и кладу ноги на обшарпанный кофейный столик. Тишина в комнате стоит такая, что я слышу, как насос гоняет воду по аквариуму. Задумываюсь о том, как было бы спокойно, если бы я был золотой рыбкой и моя память удержала бы только последние пять секунд разговора с моей матерью.

Снова смотрю на папки. Если я их просмотрю, по крайней мере, я перестану думать о матери. Котлеты в понедельник. Это прелюдия к ее ворчанию насчет того, что я не живу с ней, что у меня нет личной жизни, что у меня нет «БМВ». Если я начну читать, смогу ли я выкинуть ее из головы?