Чисто убийственный бриллиант
Шрифт:
— Сию секунду. — Ффуп подскочила, словно ужаленная, и немедленно перешла к делу: — Где лопата? Рррезиновые перррчатки… щелк. Антибактериальный спрей… пшик. Выскрести какашки из щели между плитками… шкряб…
— И стульчик тоже, Ффуп, — указала миссис Маклахлан, приподнимая одну бровь.
— Есть. Юззм. Слушаю и повинуюсь. Дышать через рот… вшшш, пересадить драконенка в кухонную раковину… плюх, снять пеленку… ухх. Хмм. Да. А может, вы, ребята, позавтракаете
— Чем ты кормишь это несчастное дитя? — спросила миссис Маклахлан.
— Ах, вы об этом? — удивилась Ффуп, расстегивая подгузник и предусмотрительно дыша через рот. — Вчера вечером мне было некогда готовить, поэтому мы просто подъели пару коробок шоколадных конфет и закусили консервированными персиками в сиропе, которые завалялись в холодильнике…
— Это были не персики! — прорычала миссис Маклахлан. — Это были яйца для пирога, который я собиралась испечь сегодня. Двадцать четыре яйца, Ффуп. Неудивительно, что у бедной крошки несварение. Пора уже тебе понять, что материнство сопряжено с ответственностью…
— Какой пирог? — перебил ее Титус. — Не тот ли ваш чудный шоколадный пирог с меренгами? О, пожалуйста, сделайте его сегодня! Я так голоден, что мог бы съесть шесть кусков. Сделайте огромныйпирог. Из тридцати шести яиц. Из ста яиц. Вы же великолепная повариха. Я никогда не ел таких вкусных пирогов…
— Вот подлиза. — Пандора с отвращением глянула на брата. — Только посмотри на себя. Унижаешься, пресмыкаешься.
— Заткнись, Пан, — прошипел Титус. — Это для твоей же выгоды, разве нет?
— Нет, Титус, это для выгоды твоего желудка. — Пандора хлопнула брата по животу. — Факт, что ты скоро станешь богачом, но разве обязательно становиться жирнымбогачом?
— Не кажется ли тебе, сестра моя, что мы хотя бы один день могли бы обойтись без воспоминаний о том, что мне предстоит унаследовать огромное состояние дедушки Борджиа? Миллионы, которые позволят мне жить в невообразимой роскоши, тогда как ты, бедняжка, будешь только смотреть и ронять слюнки. Хотя, надо отметить, сейчас ты не столько истекаешь слюной, сколько забрызгиваешь меня ядом сарказма… Думаю, со стороны любому видно, как ты завидуешь…
— Даже не думай, — отозвалась Пандора, с необыкновенным вниманием изучая свои ногти. — Это не зависть, скорее просто раздражение… В конце концов, что изменится между нами, когда ты запустишь свои лапы в эти миллионы? Неужели я буду считать, что ты менее бестолковый, или, наоборот, более умный, или не такой хулиганистый? Да вдобавок… — она точно рассчитала последний удар, — как только эти миллионы станут твоими, ты уже никогда не будешь уверен, любим ли мы тебя просто так, наш единственный Титус, или за твои деньги.
С этими словами Пандора резко повернулась и выскочила из кухни, хлопнув дверью. Она пронеслась по коридору и холлу, взлетела по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, в стремлении укрыться в тихой гавани своей спальни, прежде чем чувства окончательно захлестнут ее. Споткнувшись на изъеденном молью половике, она рухнула ничком на кровать, испустив задушенный вопль. Далеко внизу дедушкины часы пробили одиннадцать, полчаса, три четверти часа, полночь, а затем, видимо, изумленные собственной расточительностью, издали астматический
— Это так несправедливо! — взвыла она вслух. — Ну почему дедушка оставил все это емуодному!
ТЕРПЕНИЕ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ
В подобные гнусные ночи Ностриламус был склонен проклинать судьбу, занесшую его в засиженные кельтами дикие земли Каледонии. Мало того что туземцы были злобными дикарями с размалеванной кожей, так еще и климат здесь был страшно суров. Подчиненные Ностриламусу центурионы забрасывали свои семьи письмами, умоляя выслать им теплые шкуры, одеяла и подбитые ворсом плащи: все, что могло бы спасти римлян от холода Каледонии. Ледяной дождь приветствовал Ностриламуса сразу же по прибытии в порт Лете и сопровождал его легион в течение всех семи дней пути до этой таверны на северо-западном побережье.
Ностриламусу было плохо и неуютно. Его доспехи заржавели, кожаный нагрудник покрылся какой-то отвратительной разновидностью кельтской плесени, и каждый день он промерзал до костей, кутаясь в свой бесполезный зеленый плащ. Торговец, гад, содрал за плащ три шкуры, уверяя, что он сможет защитить владельца от любых превратностей погоды. Однако под первым же дождем с хваленого плаща в непомерных количествах потекла зеленая краска, отчего голые конечности Ностриламуса приобрели гангренозный оттенок, свойственный жертвам чумы на стадии агонии. Едва завидев его при свете дня, женщины и дети с громкими воплями убегали прочь. Это, кстати, было как раз неплохо. Получив новое назначение Малефика Каледона, Ностриламус считал своим долгом сеять страх и ужас среди местного населения.
Сняв шлем и шагнув через порог таверны, Ностриламус заметил, что при его появлении в помещении воцарилась почтительная тишина. Более того, он с удовлетворением отметил, что заказанный стол у огня пуст. Сбросив промокший плащ и швырнув его трактирщику, он оглядел зал. Судя по надписям на нагрудных пластинах, клиентура таверны состояла из солдат XII Легиона Огнедышащего Дракона, а большое количество выпитого свидетельствовало о том, что все они страдали ностальгией так же, как и Ностриламус.
Трактирщик склонился перед Ностриламусом — не настолько низко, чтобы продемонстрировать полное подчинение, однако достаточно низко для почтительного, хотя и ленивого слуги.
— Аве, Каледон, — проговорил он. — Добро пожаловать. Ты резервировал стол? Как видишь, зал сегодня переполнен, но я уверен, что мы сможем найти место для такого важного гостя, как ты…
— Здесь, — сказал Ностриламус, кивнув на стол у огня. — Я сяду здесь, и принеси мне кувшин «Каойл Илакс» для начала.