Чистое золото
Шрифт:
— Дела-то эти не стариковские, а государственные, сам говоришь, — суховато отозвалась Тоня.
— Вернее, могут они стать государственными. Только вы еще для государства поработать успеете. У меня и так сердце болит, что ты то в лес, то в колхоз… Когда же для себя пожить, радости набраться?
— Не понимаю я тебя. Неправильно ты меня воспитываешь!
— Вот тебе и раз! Спасибо, доченька!
— Ты не сердись. Я ведь правду говорю… И не хитри. Не про всех ты думаешь, а про меня. Если другие будут работать, ты, по-моему, возражать
— Ну что ж! Плохого в том не вижу. Это у каждого отца законное желание, чтобы дочери хорошо жилось.
— А я не принцесса! Сложа руки сидеть не намерена! — Тоня разгорячилась и говорила жестко, как всегда, когда бывала задета. — И мне обидно, что мой отец… что для моего отца мои удобства важнее всего, а до остального дела нет…
— Как это — дела нет? — возвысил голос Николай Сергеевич, начиная сердиться. — Мало я с ребятами вожусь, с учениками? С тем же Мавриным? На курсы его отправил… Теперь вот он приехал, — мастера из него делать буду… А насчет Лиственнички стал бы я разве тужить, кабы мне дела ни до чего не было?
— Знаю, знаю! Не обижайся, я не то сказала.
— То-то «не то»…
— Папа, а как сильно Маврин изменился! Я ведь его видела.
— Я еще не видел, но слышал, что выровнялся парнишка. Он ведь самолюбивый, Санька. Всегда впереди хочет быть. Раньше головорезами командовал, а теперь подрос, поумнел, мечтает передовым рабочим стать… Дело понятное.
Они помолчали.
— Понимаешь, — снова начала Тоня, — что ты работаешь честно, все скажут, и я… я ведь тобой горжусь, знаю, какой ты работник. Но почему же себя ты не жалеешь, а меня от всякой тяжести уберечь хочешь? Почему ты стараешься, чтобы мне лучше всех, легче всех было? Я ведь это всегда замечала, с малых лет…
Тоня волновалась и говорила горячо, дергая отца за руку, стараясь втолковать ему то, что ей казалось совершенно ясным и бесспорным.
— Ну вот, помнишь, года три назад на прииске ничего сладкого не было… Помнишь?
— Ну?
— А ты мне плитку шоколада из города привез. Я ее разделила, ребята у нас были — Лиза, Женя, Андрей и Павлик. Всем по кусочку. И тебе с матерью. Помнишь, еще чай у нас пили?
— Помню, как же! По осколочку положила перед каждой чашкой и звала: «Айда чай с шоколадом пить!»
— Ну и что же, что по осколочку, — упрямо сказала Тоня, — зато всем! Мама сказала: «Правильно», а ты расстроился, выговаривал мне потом. Лучше, мол, сама бы съела, чем со всеми делиться.
— Ну, хватит! — оборвал дочку Николай Сергеевич. — Нечего мне наставления читать! Мать известная мировая печальница. Ей дай волю — все бы раздала. И ты в нее… А я сначала о семье думаю, а потом уже о других. И не относится твой шоколад сюда вовсе. Про дело говорили, а ты с ерундой.
— Все к одному, — тихо вымолвила Тоня. — И делом твоим, если надо будет, займемся.
— Ладно,
Николай Сергеевич постучал палкой в ставень, сквозь щели которого пробивался спокойный свет.
Глава пятнадцатая
Придирчиво разбираясь в своей работе, Татьяна Борисовна постепенно пришла к выводу, что она очень плохая учительница. Правда, литературный кружок теперь работал и отношения с учениками стали лучше, но своими уроками Новикова была недовольна.
Надежда Георгиевна как-то раз, оставшись с молодой учительницей наедине, спросила:
— Давно ты мне не рассказывала, Таня, как идут дела. Довольна ли ты классом и класс тобою?
— Ребята хорошие, способные… Но что-то у меня не ладится, это ясно. Пока идет беседа или объяснение, все хорошо, а во время опроса всегда какое-то недовольство… В классе перешептываются, и тот, кого спрашиваешь, идет на место с недовольным видом… Что-то делаю не так, а что именно, не знаю.
Сабурова ничего не ответила, но пришла в десятый класс на несколько уроков литературы, а потом сказала Новиковой:
— Ты почему их так дергаешь, Таня? Ведь у тебя отвечающий ни собраться с мыслями не может, ни спокойно ответить. Ты его торопишь, подсказываешь, чуть ли не весь урок сама за него отвечаешь. Ребята этого не любят. Всегда нужно дать ученику высказаться, а потом предложить другим его поправить. Спокойнее надо!
Новикова во все глаза смотрела на директора. Она даже рот приоткрыла:
— Разве я так делаю? Не может быть! Вам показалось.
— Последи за собой — и сама убедишься.
— Что же это такое? — огорчилась Татьяна Борисовна. — Простейшая вещь — спросить ученика урок… И с этим я не могу справиться!..
— Это, кстати, вовсе не так просто, как ты думаешь. Умелый опрос практикой достигается. Ну, а настроение твое? Все попрежнему не нравится у нас? Скучаешь, рвешься отсюда? — пристально глядя на молодую учительницу, спрашивала Сабурова.
Новикова мгновенно вспыхнула и обиделась. Захотелось сказать: «Зачем меня об этом спрашивать? Разве не ясно, что тогда, в новогоднюю ночь после приезда, я вам глупостей наговорила? Сама себе я не нравлюсь, вот в чем дело!»
Но, расстроенная непониманием Надежды Георгиевны, она сухо ответила:
— Да, настроение у меня неважное.
— Я вот что думаю, — медленно продолжала Сабурова, попрежнему испытующе глядя на молодую учительницу: — пожалуй, после экзаменов можно будет отпустить тебя. Мне пишут, что к нам согласна приехать Тамара Пискунова, тоже моя бывшая ученица. На такую замену я согласна. Она справится.
— Вот как! Очень хорошо! — отозвалась Новикова.
После этого разговора она долго не могла успокоиться. Если уж Надежда Георгиевна сама предлагает отпустить ее — значит, недовольна работой. А покинуть Таежный будет очень жалко.