Чистое золото
Шрифт:
Грязные с ног до головы, школьники собрались около дамбы, которая действительно возвышалась над водой, точно крепостная стена.
К Тоне подошел Николай Сергеевич.
— Папа! Ты не в шахте? Тоже работал?
— Работал, дочка… Ну, справились! Пойдем домой.
Тоня, только что чуть не падавшая от усталости, вдруг почувствовала, что ей совсем не хочется отдыхать.
— Я не устала, папа! Хоть танцевать могу!
— Вид у тебя больно не бальный, — засмеялся Николай Сергеевич.
— А если б ты видел, на кого сам похож!
Отец махнул рукой и, достав
Подошли другие ребята. У всех был измученный и счастливый вид.
— Парторг наш, Иван Савельевич, до чего здоровый дядя! — с восхищением говорил Андрей. — Такие мешки поднимал… Я, говорит, бывший грузчик, мне не впервой!..
— А что Маврин разделывал! — сказал Илларион. — Как бес работал! Там у нас мешки сползали с борта, так он навалился на них, руками и ногами вцепился и держал, пока ребята не подоспели.
— Маврин, говоришь? — послышался хриплый голос, и высокая фигура директора прииска неожиданно заслонила свет. — Фу, чорт, голос пропал! — ругнулся он и, вытащив блокнот, записал фамилию. — Вам особая благодарность, ребята! Молодцы! — прохрипел он.
— Что вы, Виктор Степанович!
— Мы так рады, что помогли!
— У нас нынче боевое крещение! — засмеялся кто-то.
— Верно, верно! — вмешался Николай Сергеевич. — Ведь недавно, товарищ директор, мы в завкоме говорили, что пополнение будем принимать из выпускников наших… когда, мол, обучатся специальности. А жизнь-то… она ждать не хочет. Оказывается, сразу они понадобились, без задержки.
Директор чиркнул зажигалкой и, всмотревшись, узнал Кулагина.
— Правильно, мастер, — сказал он. — Не знает человек, когда его сила или ум могут понадобиться. В том и ценность каждого, чтобы он был… ну, как, ребята, вы говорили, когда еще в пионерском отряде числились?
— Всегда готов! — пробасил Андрей.
— Вот так! А неприятностей много нам этот случай наделал…
— Товарищ директор! Виктор Степанович! — послышался зов.
— Иду, иду! Ну, будьте здоровы!
Директор исчез, и уже откуда-то издали донесся его хриплый голос:
— Дежурных расставить нужно! Каждый час сообщать об уровне воды.
— Женечка, иди домой! Переоденься сразу же в сухое, слышишь? — заговорил подошедший Михаил Максимович. — Я еще здесь останусь… Чаю горячего выпей.
Школьники возвращались в поселок. У всех было приподнятое настроение. Перебивая друг друга, рассказывали:
— Ну и лют же народ на работу!
— А Слобожанин как дельно распоряжался!
— Вы подумайте! Ведь дамбу строили на двадцать пять сантиметров выше самого большого подъема воды… Нынче Серебрянка все расчеты опрокинула.
— А хорошо жить, ребята! — вдруг услышали школьники тихий голос.
— Ваня!
— Пасынков пришел, товарищи!
— Иван, ты как тут?
— Где же мне быть?
— Смотри: простынешь — опять сляжешь!
— Нет, я здоров уже. Не мог утерпеть, вышел…
Ваня проболел почти два месяца,
Тоня завела песню, ребята подхватили, и ей подумалось, что, пожалуй, нет на свете большей радости, чем петь с друзьями после трудной удачной работы.
Весна испугалась своего промедления и начала действовать не покладая рук. Казалось, что в эти дни ей помогают тысячи маленьких незримых работников земли, воздуха и воды. Трава росла на глазах, выход из лога, в котором стоял поселок, наполнялся голубоватым светом, от растревоженной земли шел сладкий и свежий запах. Пушистые, как цыплята, «пострелы» сибирские анемоны — торопились растолкать прошлогоднюю листву и взглянуть на солнце; фиалки раскрывали удивленные глаза рядом с не успевшими растаять сугробами, а на проталинах под деревьями скоро стало опять белым-бело, точно снова выпал снег. Это закачалась белая ветреница — «кандычья мать». За нею и лиловые поникающие цветы кандыка покрыли непросохшую опушку. А там «марьины коренья» затянули склоны гор атласной краснотой, в молодой траве загорелись оранжевые огоньки, которые ботаники зовут «троллиусами», а сибиряки — «жарками».
Скала Блин, с которой зимой было так хорошо скатываться на лыжах, совсем оголилась и серой, неуклюжей блямбой торчала среди светлой зелени. Снег остался только на вершине Безымянного гольца.
А десятиклассники усиленно занимались и всякий раз, поднимая глаза от книги, видели какой-нибудь новый подарок тароватой весны.
Младших школьников отпустили по домам, и поселок сразу повеселел. С утра до вечера во дворах слышался ребячий гомон.
Степа Моргунов перешел в третий класс и, освободившись от школьных забот, все дни проводил со своим новым другом. Митхат освоился на прииске, привязался к брату, а без Степы не мог шагу ступить. Мухамет, по совету Надежды Георгиевны, не препятствовал мальчикам дружить, но глядел на Степу с затаенным ужасом, ожидая от него всяческих каверз.
Митхат занимался с Ириной Филипповной, учительницей младших школьников. Она готовила его во второй класс. Степа терпеливо поджидал своего друга на бревнах около школы, выковыривая из-под нагретой коры жуков, или на огороде, где не столько работал, сколько мешал Петру Петровичу бесконечными вопросами.
Наконец появлялся его товарищ, слегка подавленный тяжестью новых познаний, и они убегали в ближний лес, на Серебрянку или в свой любимый уголок — под высокую березу, росшую на пустыре около дома Кулагиных.
Пустырь был покрыт густой щетинкой травы. Одуванчики раскинули по нему свой немудреный узор. Здесь постоянно бродили гуси. Иногда паслись привязанные к колышку теленок или коза.
Только одно окно кулагинского дома выходило сюда. За этим окном, в угловой комнате, жила учительница. Ее нечего было опасаться — она редко бывала дома. Это место и облюбовали мальчики. Степа мечтал даже построить шалашик под березой, но не знал, как посмотрит на это Варвара Степановна: лужок считался кулагинским…