Чистое золото
Шрифт:
— Глаза и зубы на выпускников разгораются! — засмеялся Круглов. — Понимаю тебя.
— Да ведь люди во как нужны! — тихо и взволнованно произнес Кычаков. — Планы у нас большие — «громадьё», как Маяковский говорил, а народу, сами знаете, маловато. Таких ребят бы сразу в дело! Здоровые на подбор, сил, энергии хоть отбавляй. И способностями не обижены. Учился весь класс прекрасно.
Он помолчал и прибавил мечтательно:
— С такими горы своротить можно… Я вот сейчас часто в школах бываю и повсюду на окончивших с завистью
— А до революции в нашей области тринадцать начальных школ было. И то учились только дети баев, чиновников и духовенства, — мягко вставил Василий Никитич.
— Были бы ребята нашими теперь вот, сейчас, — продолжал Кычаков. — Когда еще выучатся да назад приедут! И приедут-то не все.
— Да, — серьезно ответил Круглов, — с народом туго… Нелегко придется, Кычаков.
Они замолчали. Огоньки папирос разгорелись ярче.
— Ну, что делать! — послышался сильный голос Василия Никитича. — Молодежи нужно учиться, ты и сам хорошо понимаешь. А мы, брат, справимся, как бы трудно подчас ни было. Это тебе тоже понятно. Принимай пополнение из тех, кто останется, да смотри так устрой, чтобы они и здесь, работая, учиться могли. Пойдем-ка, я хочу с директором попрощаться — да домой. Завтра с утра областное совещание животноводов…
Они ушли в школу. Тоня медленно последовала за ними. Щеки ее горели. Она повторяла про себя нечаянно услышанный разговор. Ее товарищи и она сама — это сила, армия. О них говорят такие люди, как секретарь обкома партии и секретарь райкома комсомола. Уже сейчас, едва покинув школьные стены, бывшие десятиклассники могут стать нужными, необходимыми своему краю…
Эта мысль, впервые осознанная так ярко и четко, поразила Тоню. Ей хотелось сейчас же поделиться услышанным с товарищами, но она остановила себя. Разве кто-нибудь обронил ребятам хоть слово об этом? «Молодежь должна учиться», — вот что сказал Василий Никитич. Но они-то… Тоня и ее друзья, как они должны поступить?
«Нет, сейчас я ничего не решу… — думала она, сдвинув брови и глядя на веселье товарищей. — Завтра, потом…»
Она видела, как секретарь обкома искал глазами Сабурову, как весело Кычаков говорил с бывшими десятиклассниками, а в ушах ее все раздавались негромкие голоса и перед глазами горели красные огоньки, словно она все еще была в мягкой темноте двора, под голубоватыми звездами.
Тоню окружили друзья, и она еще раз оглянулась на Круглова, говорившего теперь с Надеждой Георгиевной.
Сабурова сидела возле сцены, где ей поставили кресло. Хотелось, чтобы о ней на время забыли. Так хорошо было смотреть на танцующую молодежь, потихоньку разбираясь в своих впечатлениях, подводя итоги. Но ее ни на минуту не оставляли одну. То и дело подбегали ученики, чтобы шепнуть ласковое и благодарное слово, узнать, не нужно ли ей чего-нибудь.
— Знаю, знаю, что вы меня любите, — повторяла Сабурова. — Идите, друзья, танцуйте, веселитесь.
Когда наконец
— К вам не пробьешься — вы так окружены… Ну, довольны? — Он пристально посмотрел на нее и засмеялся: — Не совсем, правда? Вижу, что не совсем. Угадал? Ах вы, неугомонная душа!
— А ведь вы правы, — медленно заговорила Сабурова. — Как будто все хорошо… Молодежь чудесная, можно быть довольной, а какой-то червячок меня сосет. Кажется, будто отдала им не все, что могла, подчас дела хозяйственные, административные меня чересчур отвлекали… Словом, в чем-то я собою недовольна… Собою, не ими… Понимаете?
— Это хорошее недовольство, — ответил Круглов живо, — оно каждому настоящему работнику присуще. Может быть, в нем залог дальнейших успехов. Меня это ваше настроение радует, как все, что я вижу в школе. — Он поймал внимательный взгляд подошедшей Новиковой и обратился к ней: — Верно, товарищ Новикова? Хорошая школа! Полюбили вы ее?
— Так сильно полюбила, что сама себе удивляюсь, — просто и доверчиво отвечала Татьяна Борисовна.
— Чему же тут удивляться? Разве не естественно свою работу любить?
— Татьяна Борисовна ведь скоро покидает нас… — как бы вскользь заметила Сабурова. — Переводится в Москву.
— Вот как? — поднял брови секретарь. — А как же привязанность к школе?
— Куда я перевожусь? — звонко и совсем невежливо перебила его Новикова. — Как вам не стыдно, Надежда Георгиевна! После того, что я слышала сегодня от учеников? Даже не подумаю!
Глаза ее округлились от возмущения. Секретарь с улыбкой смотрел на нее:
— Но ведь хотели уезжать? Признайтесь.
— Думала иногда, что придется… Мне казалось — я провалилась, не умею преподавать…
— Это только казалось или было на самом деле?
— Казалось, казалось… — ответила Сабурова. — Будет преподавать хорошо.
Александр Матвеевич пригласил Новикову танцевать, и она ушла.
— Хорошая девушка, — сказал Сабуровой секретарь. — Самолюбива только очень и мнительна… Ничего, это все обомнется. Но вы-то знали, что она не уедет?
Глаза Сабуровой смеялись.
— А вы хитрая… — сказал секретарь. — У-у, политик! Ну, ведите свою линию. Вы молодежь понимаете. И позвольте вас поблагодарить, — продолжал он серьезно, — за прекрасный вечер, за хороших ребят. Мне нужно уезжать, к сожалению. Будьте здоровы, Надежда Георгиевна!
Выпускники не заметили, как уехали их гости.
Часа в три ночи преподаватели и родители разошлись. Уходя, Надежда Георгиевна сказала, что школа в полном распоряжении ребят и они могут веселиться сколько им угодно.
Тоня тихо беседовала с подругами, когда к ней подошел Соколов:
— Будешь танцевать со мной?
— Буду. А ты что так запыхался?
— Маму провожал… Спешил обратно. Боялся, что вы уйдете.
«Что ты уйдешь…» — поняла Тоня и положила руку на его плечо.