Чистое золото
Шрифт:
— Ты что думаешь, я, как сурок, трое суток спать теперь буду? — пошутила Тоня и вышла за дверь с тяжелым сердцем.
На улице она, не глядя на товарищей, сказала, что хочет заглянуть на минутку к старой Ионихе, и быстро вошла в соседний двор.
Выпускники, почти не разговаривая между собой, побрели домой. Каждому казалось, что разобраться во всем случившемся со вчерашнего вечера можно только после хорошего отдыха. И в то же время нужно было немедленно что-то обдумать, понять, решить…
А Тоня, убедившись, что друзья не собираются задерживать ее и звать с собой, прошла через двор Иона и, обойдя деревню по задворкам,
Все произошло так внезапно… По-разному окрашенные чувства легли одно на другое, и не понять, какое из них сильнее. Огромная радость, жалость, обида… что от себя самой таиться — жгучая обида! Не так встретил ее друг, как должен был.
— Так ждать! Так… — вслух выговорила Тоня и закончила про себя: «А услышать: «Иди отдохни…»
А может, Павел искренне хотел, чтобы она отдохнула? Он всегда был заботливым и внимательным. Нет, не сейчас, сразу же после такой долгой — как думалось, вечной разлуки, должен был он проявить эту заботливость!
Как обрадовалась бы она, если бы Павел сказал: «Знаю, что ты устала, Тоня, но пожертвуй отдыхом для меня. Приходи. Я хочу побыть с тобою».
«Все это от внезапности, от встречи на людях, — утешала себя Тоня, пробираясь по узкой лесной тропе. Непривычно длинное платье мешало ей идти, и она досадливо подобрала его. — Он столько пережил, испытал… Да и отвык. Наверно, мы кажемся ему детьми, ничего не понимающими в жизни. Все это может наладиться, измениться… Нет, — решала она через минуту, — забыл он нашу дружбу, не нашел для меня ни одного приветливого слова, обидел…»
Спокойная влажная теплынь леса окутывала Тоню. Она не заметила, как сошла с тропки и ступала по упругим подушкам мхов. Раза два споткнувшись на ровном месте, она поняла, что смертельно устала и бредет через силу. Начал опять накрапывать дождь.
Тоня смутно припомнила, что на опушке, совсем близко от поселка, должен быть шалашик, и заспешила.
Шалаш действительно скоро показался, и она укрылась в нем. Здесь было сухо. Плотный настил еловых ветвей на крыше не дал дождю смочить ворох прошлогоднего сена, принесенного пастухом или игравшими здесь ребятишками.
Тоня с наслаждением растянулась на сене, подложив ладонь под щеку. С минуту она прислушивалась к осторожному шушуканью дождя. Потом перед ней проплыли кудри Лизы, танцующей с Петром Петровичем, тепло прозвучал голос Сабуровой: «Ты всегда была украшением школы», загорелись огни… И вдруг поток звуков оглушил ее, множество лиц замелькало перед закрытыми глазами, а лицо Павла, надменное и чужое придвинулось совсем близко. Тоня уснула.
Сраженная усталостью, она спала, и все ее радости и обиды, только что громко кричавшие о себе, отступили, чтобы она могла набраться сил и решить, на чьей стороне будет перевес, что станет главным.
Наскоро пошептавшись с травой и кустами, дождик стал умолкать. Неуверенная болтовня его становилась все глуше и глуше и наконец оборвалась. Острый солнечный луч скользнул по иглам лиственницы, пробрался ко входу в шалаш и заиграл на краешке золотистого платья. А на лоб Тоне упала большая холодная капля, долго набухавшая над ее головой, и разбудила девушку.
Тоня спала не больше часа. Тело ее еще жалобно просило отдыха. Непонимающими глазами, плохо сознавая, где находится, она глядела в просвет шалаша. Прямо перед ней покачивался на высокой ножке крупный, наполненный
Внезапно волна живой радости хлынула к ее сердцу. Тоня вспомнила все. Она заторопилась, пригладила волосы и вышла из шалаша. Великие перемены произошли в лесу, пока она спала. Воздух был прозрачен и пахуч. Желтые сосновые стволы, казалось, дрожали в ясном свете, замолкшие перед дождем птицы вольно перекликались.
«Ты Федю видел? — озабоченно спрашивала скрытая в кустах птица и отвечала сама себе: — Видел, видел».
Тоня знала, что это посвист чечевичника, или, как его еще зовут, черемушника. Она присмотрелась, не виднеется ли сквозь ветви его темнорозовая грудка. Но черемушник хорошо спрятался.
— Почему Федю? — сказала тихонько Тоня невидимому вопрошателю. — Откуда ребята взяли, что ты спрашиваешь про Федю? Ты ведь о Паше говоришь, правда?
«Видел, видел», — ответил черемушник, и твердая уверенность была в его слабеньком голосе.
— Вот умница, милый!.. Я тоже видела его!
Чистенькие ромашки, собравшиеся табунком возле шалаша, доверчиво и просто смотрели на Тоню. Они поняли всё из разговора с черемушником и ждали, что будет дальше.
Тоня провела рукой по их головкам. Ликованье переполняло ее. Павел не знает, как держать себя с ней и с товарищами. Он уязвлен своим несчастьем. Вот откуда равнодушие тона и кривая усмешка. Глупый!.. Разве его слепота может помешать их дружбе, их давней, идущей из истоков детства привязанности! Просто она слишком долго, со страшным упорством ждала встречи, тысячу раз представляла ее себе… А действительность не совпала с этой придуманной картиной. Нет, все свои обиды надо откинуть, думать только о том, как помочь Павлу. Ведь он жив, он приехал, а это такое счастье!
«Жив! Жив!» — подтвердили птицы.
К Тониным глазам подступали слезы, не пролившиеся ни когда она услыхала о приезде Павла, ни при встрече с ним. Они искали выхода, пробивались наружу.
Тоня, почти никогда не плакавшая, теперь с недоумением и испугом огляделась вокруг, точно прося помощи. Но птицы, деревья, ромашки не вмешивались ни во что. Они готовы были разделить с одинаковым радушием и смех и слезы…
— Что же это?.. — слабо прошептала Тоня.
Она прерывисто вздохнула — в последней надежде успокоиться, но слезы уже хлынули, и она уступила им, привалившись к нагретому стволу, на котором плавились стеклянные капли смолы. Она плакала навзрыд, рыданья разрывали ей грудь; она захлебывалась в их потоке, чувствуя в то же время, что освобождается от непомерной, давящей тяжести.
— Тоня! Тоня Кулагина! Что вы?
Кто-то подошел к ней, чьи-то руки пытались оторвать ее лицо от мокрых ладоней.
Тоня энергично затрясла головой, судорожно всхлипнула и из-под руки покосилась на Татьяну Борисовну, смотревшую на нее встревоженно и строго.
— Тоня, послушайте! Да слушайте же меня! — повторяла Новикова. — Я знаю… Мне говорили про вашу дружбу с этим юношей… Павлом. Слушайте, Тоня… Вам тяжело, я понимаю. Но, честное слово, это ничто перед тем, что он возвратился. Не надо так оплакивать его. Голова у парня цела… руки… он найдет занятие. Школа, все мы придумаем что-нибудь. Зачем вы его заранее хороните? Ведь он мог бы совсем не вернуться, никогда. Не было бы человека, поймите!