Чистоземельщик
Шрифт:
Папа с мамой поехали вызволять деда, но не успели. Я же впервые в жизни оказался в своём собственном распоряжении и отрывался по самое "не могу".
Витька прихворнул и не смог составить мне компанию в ночной вылазке на грязевое озерцо. А говорили, что ночью по его берегам (считайте -- мусорным залежам) бродят синие огоньки. И вроде бы там, где они появятся, лежит труп. Или кости. Этот мертвец стережёт клад. Если прочитать над ним "Отче наш...", покойник рассыплется прахом. И тогда загребай схороненное, богатей, покупай себе
Пугало воспользовался неразберихой и суматохой, главным образом, отсутствием старшего воспитателя в интернате перед началом нового учебного года и примкнул ко мне. Разбогатеть он хотел как никто другой.
Что тут сказать? Придурки, и не иначе. Но с моей стороны это был вызов обстоятельствам, если хотите, судьбе. Я искал свой путь, и поиски шли в самых странных местах.
Над загаженной водой, политой лунными лучами, проносились едва слышные звуки: вздохи, посвисты, шепотки, которые возрастали до бормотания, а потом внезапно обрывались. Храбрец Пугало трясся мелкой дрожью. Я был спокоен: папа однажды поговорил со мной и объяснил все особенности грязевого озерца, которые ему были известны с малолетства. Бояться стоило только обрушения мусорных куч и топи.
Вдруг Вовка издал хриплый горловой крик и прижался ко мне. Чёрт подери, он хотел спрятаться за моей спиной!
По воде, которая была чернее ночного неба, к нам плыл синий огонёк!
Я крепко зажмурился. Но и под сжатыми до невозможности веками сияющая точка приближалась, а от неё расходилась рябь столетиями травленого озера.
Этого не может быть!
Вот сейчас открою глаза...
Но огонёк никуда не делся.
Пугало взвыл и -- мать честная!
– забубнил молитву.
Я сунул одеревеневшую руку в карман и вытащил фонарик, свет которого помог нам добраться до гадючьего озера.
Холодным и словно задубевшим на морозе пальцем нажал кнопку.
Живой желтоватый луч заплясал, но всё же остановился возле огонька.
А потом я успокоился и спокойно навёл его на синюю звёздочку.
И она исчезла!
Ещё поводил лучом фонарика по воде, горам хлама -- ничего.
Пугало шумно выдохнули отлип от меня. Постоял и пробасил: "Идём отсюдова. Байда эти клады. Ну их к бесу".
Мне захотелось приколоться над Вовкой, сказать что-нибудь едкое, уничижительное, припомнить его молитву, но возле наших ног что-то сильно плеснуло.
Содрогнулось нагромождение брёвен и пружинных сеток выброшенных кроватей, встала ребром ржавая стиральная доска. Пугало схватил меня за ворот куртки и сильно потянул назад.
И вдруг ярчайшая вспышка какого-то потусторонего света ослепила нас.
Фонарик вырвался из руки, загрохотал по залежам мусора.
И меня потащило вперёд, в сиявшую бездну.
Через миг голову, руки, а потом шею и туловище будто
Странно, что не было боли в груди от нехватки воздуха. Ещё более странно, что глаза видели стремительно приближавшееся дно. Пузырьки газа поднимались над похожим на мех илом, колыхались какие-то тряпки, а может, растительность этих гиблых вод. Скользили чёрные тени неведомых созданий. И фосфорически светился угол маленького чемоданчика, наполовину увязшего в иле.
Вот он, клад!
Я протянул руку.
Но тут же какая-то сила поволокла меня назад.
Лёгкие обожгло, сердце стало громадным и зашлось от пронзительной боли. Голова словно взорвалась. Я потерял сознание.
Пришёл в себя между колёсами локомотива и рельсами. Меня жутко плющило и колотило.
Оказалось, это Пугало положил моё бездыханное тело на своё колено и со всей дури лупил по спине.
Сначала я не мог вздохнуть, но потом проблевался и глотнул вонючего воздуха, от которого снова скрючило в приступе рвоты. Так меня ещё никогда не полоскало! Но как бы то ни было, оказался жив-здоров. С металлическим чемоданчиком в руке. Очень маленьким, меньше того, с которым приезжает фельдшер неотложки.
Клад! Мой клад!
Грудь дышала тяжело, рывками; руки ходили ходуном, болело всё тело. Но я был по-настоящему счастлив.
– Давай делить, - сурово сказал Пугало.
Я поднял на него взгляд: Вовка возвышался надо мной, как монолит, в который спёкся всяческий хлам. Только с недюжинной силой и чугунными кулаками. И тупой башкой, которая не в силах сообразить: владеет кладом тот, кто его взял. Но не спорить же с придурком? Отнимет чемоданчик, а меня швырнёт назад в тухлую воду.
Ну, разделим мы мой клад. А куда Пугало денет свою долю? В мой схрон, разумеется. А там видно будет.
И я проникновенно сказал, заикаясь от нервной трясучки, холода и какого-то странного возбуждения:
– Спасибо, вытащил меня... брат. Если б не ты, лежал бы с дырявыми башмаками и ржавыми утюгами на дне. Клад твой, брат.
Пугало, видимо, опешил. Думал, что я буду биться за находку, уговаривать его или стращать взрослыми. А слово "брат" от нормального пацана он, наверное, никогда и не слышал. Может быть, имелись у него какие-то принципы, которые заставили Вовку заявить:
– Поровну!
Однако разделить не удалось. Потому что ноль пополам не делится. В чемоданчике оказались две обгорелые тетрадки и почерневшая брошка или значок - похожая на ворону птица с распахнутыми крыльями.
Вовка почему-то не расстроился. Его вполне устроил пшик вместо куша. Он весело трещал всю обратную дорогу, сыпал дебильными интернатскими шуточками и даже начал гундосить песню. Утешал меня, что ли? Или привык к тому, что все похождения в его непутёвой жизни заканчивались именно так -- полным пшиком?