Чистоземельщик
Шрифт:
– Уроды! Идиоты! Я в полном сознании! Слышу вас...
И уже вижу. Около изножии кровати стояли двое в белых халатах. Их лица медленно обретали черты. Лихой?! Но ведь ты же...
С неимоверным трудом я скосил глаза вправо. Труп на соседней койке расплавился, растёкся бурой массой, которая прямо кипела от шевеления опарышей. Из неё торчали жёлтые рёберные кости, а на том, что раньше было плоской больничной подушкой возвышался голый череп.
Сволочи! Мрази! Да уберите
Мужчина, похожий на Лихого, шагнул вперёд.
– Ты что? Нельзя!
– женщина уцепилась за рукав его халата.
Но он мягко отстранился, вытащил из кармана платок, подошёл к койке и вытер что-то тягучее с уголка моих губ.
– Серый, ну что ж ты так, друг?
– сказал чуть ли не со слезой и быстро вышел, задев женщину плечом и бросив платок в угол. Наверное, в мусорное ведро.
Она последовала за ним, но обернулась.
Я узнал эти внимательные, серьёзные глаза... В них мог бы глядеть вечность. Если бы не некоторые обстоятельства...
***
Витька познакомился с Леной во время наших вступительных экзаменов в мед. Она сдавала в универ на исторический. Друг ухнул с головой в юношескую влюблённость, целыми днями где-то пропадал. Являлся за полночь, взбудораженный, голодный, жаждущий кого-то, кто бы выслушал -- ах, какая она! А что ему, он знал чёртову химию лучше нашей училки, имел пять баллов в аттестате.
Мне же последние два года в школе было не до учёбы: приходилось бороться с запойным отцом, которого давно бы попёрли с работы, если б не славное железнодорожное прошлое нашей семьи. Держали ради призрака рабочей династии да ещё меня -- выпускника, подававшего надежды. Сироты.
Лихой просто не мог не познакомить меня с Леной. И хоть внешне он со мной и рядом не стоял -- коренастый рыжий увалень, "метр с кепкой", но не побоялся. Я ведь слыл его лучшим другом, а Витькины родители не раз ставили в пример сыну моё благоразумие и самостоятельность. Кормили обедами и ужинами, приглашали заночевать во время приступов отцовой "болезни". Да что там, Лихой тоже считал меня своим братом.
Когда я по-товарищески сжал Ленины хрупкие пальцы в ладони, она глянула на меня так, что я испугался глубины серых, с золотыми искорками глаз. Они пронзили меня до солнечного сплетения. А там, как утверждали ильшетские богомольные бабки, жила душа. Мне показалось, Лена в тот же миг узнала обо мне абсолютно всё. Что я не только предатель, ловкий манипулятор людьми, но ещё и убийца собственной матери. Это был единственный миг в моей жизни, когда я почувствовал, что совесть -- не просто слово.
Но через полчаса разговора я понял: Лена только кажется такой проницательной. Она смотрела человеку в душу, но видела только дикую смесь, которая существовала в её голове: человек-это-звучит-гордо и возлюби-ближнего-твоего. Я потерял интерес к Витькиной девушке.
До того момента, когда оказался в громадной квартире её родителей.
Центр областного города произвёл на меня убойное впечатление ещё во времена школьных экскурсий. Театры, музеи в каменных зданиях дореволюционной постройки, многоквартирные
Лена жила именно в такой квартире. Подумать только, кухня размером с две наши комнатёнки в ильшетском деревянном доме!
Я понял, что не хочу уходить отсюда. А для этого нужно было поступить в институт. И я принялся за дело!
Отсиживал все консультации на первом столе перед преподавателями, задавал вопросы, на которые, в принципе, и без того знал ответы. Демонстрировал таким образом свою старательность и увлечённость. После занятий толкался в приёмной комиссии, деканате, коридорах. Знакомился со всеми подряд, помогал таскать стопки каких-то документов и амбарных книг, просто вертелся под ногами. Угощал куревом студентов, сдававших хвосты, шестерил, где только можно, старался выделиться среди абитуры. И скоро почувствовал: я свой здесь, в трёх корпусах мединститута и пятиэтажной общаге. Меня стали узнавать, приветствовать рукопожатием.
Однако этому ощущению чуть было не пришёл конец. На экзамене по химии попалась задача, которую я не смог решить. А мне нужна была только пятёрка, ибо уже имелось "хорошо" по физике. В те годы выпускникам школ без медстажа полагалось иметь не больше одной четвёрки. Иначе - "ждём вас в следующем году".
Я переписал условия задачи, свернул бумагу в комочек и бросил её на стол Лихому, который сидел за мной. Друг быстро решил её. Но по рассеянности попытался передать листок просто так, не сделав "пульку", отправлять которую в любую точку пространства мы были великие мастера ещё с пятого класса.
В эту минуту все преподы, которые отвлеклись на тихий междусобойчик, вдруг уставились на нас.
Бумага со спасительным решением прошелестела за моей спиной и упала возле ножки стула.
Разразился обычный экзаменационный скандальчик. Лихому не повезло: он пропустил все консультации и был незнаком преподам; задача оказалась точно такой же, как в моём билете; заложить друга детства он не смог.
Я тоже промолчал в деканате. Только покаянно опустил голову, когда председатель приёмной комиссии сказал:
– Ну что молчишь, партизан? Решил вытянуть товарища ценой собственного поступления в вуз?
Меня отправили за дверь, но я услышал: сирота, добросовестный, общественник, прекрасный аттестат... нужно дать шанс.
Мне позволили взять другой билет и подготовиться заново. Материал я знал, с практической частью справился, преподы отчего-то были чрезвычайно расположены к нарушителю. Пятёрка по химии распахнула передо мной двери института.
Лихой, который был старше на десять месяцев, загремел в армию. А я занял его место рядом с Леной. Когда Витька демобилизовался, мы были уже женаты.