Чистый Дор (Рассказы)

Коваль Юрий Иосифович

– Как же так? На речку идёшь, а ножик дома оставил?

– Я не знал, что мы на речку идём. Так думал: вышли погулять.

– Так ведь и я не знал, что мы на речку идём, а соль-то у меня в кармане оказалась. А без соли и картошка свой смысл теряет. Хотя, пожалуй, в картошке и без соли смыслу много.

Я выгреб из золы новую кривую картофелину. Разломил черно-печёные её бока. Белой оказалась картошка под угольной кожурой и розовой. А в сердцевине не пропеклась, захрустела, когда я откусил. Это была сентябрьская, совсем созревшая картошка. Не

слишком велика, а ведь в кулак.

Летними дождями пахла непропечённая сердцевина, а корочка коричневая раскалённой осенней землёй.

– Дай-ка соли-то, - сказал я дяде Зую.
– Смысл надо бы подсолить.

Дядя Зуй сунул пальцы в ситцевый узелок, посыпал соли на картофелину.

– Смысл, - сказал он, - подсолить можно. А соль к смыслу придача.

Далеко, на другом берегу реки, двигались в поле фигурки - заречная деревня копала картошку. Кое-где, поближе к берегу, подымался над ольшаником картофельный дым.

И с нашего берега слышались в поле голоса, подымался дым. Весь мир копал в этот день картошку.

Долго сидели мы с дядей Зуем на берегу, глядели на закат, на дальние леса и размышляли о великом осеннем картофельном смысле.

КЕПКА С КАРАСЯМИ

Километрах в пяти от Чистого Дора, в борах, спряталась деревня Гридино. Она стоит на высоком берегу, как раз над озером, в котором водятся белые караси. В самом большом, в самом крепком доме под красною крышей живёт дядизуев кум.

– Кум у меня золотой. И руки у него золотые, и головушка. Его дядей Ваней зовут. Он пчёл держит. А карасей знаешь как ловит? Мордой!

Дядя Зуй сидел на корточках, привалясь спиною к печке, подшивал валенки и рассказывал о куме. Я устроился на лавке и тоже подшивал свои, готовился к зиме. Шило и дратва меня плохо слушались, а Зуюшко уже подшил свои да Нюркины и теперь подшивал мой левый валенок. А я всё возился с правым.

– Морду-то знаешь небось?
– продолжал дядя Зуй.

– Какую морду?

– Какой карасей ловят.

– А, знаю. Это вроде корзины с дыркой, куда караси залазят.

– Во-во! Поставит мой дорогой кум дядя Ваня морду в озеро, а караси шнырь-шнырь и залезают в неё. Им интересно поглядеть, чего там внутри, в морде-то. А там нет ничего - только прутики сплетённые. Тут кум дёрг за верёвочку и вынимает морду. Кум у меня золотой. Видишь этот воск? Это кум подарил.

Воск был чёрный, замусоленный, изрезанный дратвой, но дядя Зуй глядел на него с восхищением и покачивал головой, удивляясь, какой у него кум воск подарил!

– Пойдём проведаем кума, - уговаривал меня дядя Зуй.
– Медку поедим, карасей нажарим.

– А что ж, - сказал я, перекусив дратву, - пойдём.

После обеда мы отправились в Гридино. Взяли солёных грибов, да черничного варенья Пантелевна дала банку - гостинцы. Удочки дядя Зуй брать не велел - кум карасей мордой наловит. Мордой так мордой.

– К ночи вернётесь ли?
– провожала нас Пантелевна.
– Беречь ли самовар?

– Да что ты!
– сердился дядя Зуй.
– Разве ж нас кум отпустит!

Завтра жди.

Вначале мы шли дорогой, потом свернули на тропку, петляющую среди ёлок. Дядя Зуй бежал то впереди меня, то сбоку, то совсем отставал.

– У него золотые руки!
– кричал дядя Зуй мне в спину.
– И золотая голова. Он нас карасями угостит.

Уже под самый вечер, под закат, мы вышли к Гридино. Высоко над озером стояла деревня. С каменистой гряды сбегали в низину, к озеру, яблоньки и огороды. Закат светил нам в спину, и стёкла в окнах кумова дома и старая берёза у крыльца были ослепительные и золотые...

Кум окучивал картошку.

– Кум-батюшка!
– окликнул дядя Зуй из-за забора.
– Вот и гости к тебе.

– Ага, - сказал кум, оглядываясь.

– Это вот мой друг сердечный, - объяснил дядя Зуй, показывая на меня. Золотой человек. У Пантелевны живёт, племянник...

– А-а-а...
– сказал кум, отставив тяпку.

Мы зашли в калитку, уселись на лавку у стола, врытого под берёзой. Закурили...

– А это мой кум, Иван Тимофеевич, - горячился дядя Зуй, пока мы закуривали.
– Помнишь, я тебе много про него рассказывал. Золотая головушка!

– Помню-помню, - ответил я.
– Ты ведь у нас, Зуюшко, тоже золотой человек.

Дядя Зуй сиял, глядел то на меня, то на кума, радуясь, что за одним столом собралось сразу три золотых человека.

– Вот мой кум, - говорил он с гордостью.
– Дядя Ваня. Он карасей мордой ловит!

– Да, - сказал кум задумчиво.
– Дядя Ваня любит карасей мордой ловить.

– Кто?
– не понял было я.

– Дак это кум мой дядя Ваня, Иван Тимофеевич! Это он карасей-то мордой ловит.

– А, - понял я.
– Понятно. А что, есть караси-то в озере?

– Ну что ж, - отвечал кум с расстановкой.
– Караси в озере-то, пожалуй что, и есть.

– А я хозяйство бросил!
– кричал дядя Зуй.
– Решил кума своего проведать. А дома Нюрку оставил, она ведь совсем большая стала - шесть лет.

– Дядя Ваня любит Нюрку, - сказал кум.

– И Нюрка, - подхватил дядя Зуй, - и Нюрка любит дядю Ваню.

– Ну что ж, - согласился кум, - и Нюрка любит дядю Ваню.

Разговор заглох. Закат спрятался в тёмный лесистый берег, но окна кумова дома ещё улавливали его отсветы и сияли, как праздничные зеркала.

– А у нас ведь и подарки тебе есть, - сказал дядя Зуй, ласково глядя на кума и выставляя на стол подарки.

– И вареньица принесли?
– удивился кум, разглядывая подарки.

– И вареньица, - подхватил дядя Зуй.
– Черничного.

– Дядя Ваня любит вареньице, - сказал кум.
– Черничное.

По берегу озера из лесу вышло стадо. Увидав дом, коровы замычали, забренчали боталами - жестяными банками-колокольцами. С луговины поднялась пара козодоев и принялась летать над стадом, подныривать коровам под брюхо, хватая на лету мух и пауков. Из кумова дома вышла женщина в вязаной кофте и закричала однообразно: