Шрифт:
Тьма
Когда Вера и Любовь умрут…
Не будет видно звезд – Мрак окутает Небеса,
Не будет слышно слез – Сын предаст Отца.
И тогда придет Она, не станет дня и ночи,
У людей закрыты очи. Она – лучи надежды
Поглощающая Тьма!
Не постучит она, входя в твой дом,
Подойдет к постели, платьицем шумя
И детским криком
В черном-черном платьице она…
Грязно-серое лицо из пепла, вся она черна,
Ночь – мать, а Смерть – её сестра.
Ветер-братец в комнату войдет,
Ветер-брат гулять зовет.
И пойдут они гулять, тенью на кресты церквей ложась.
Города в грехах начнут тонуть,
И по канавам трупы поплывут,
И реки крови потекут,
И Цари, и Боги все уснут.
Когда Вера и Любовь… умрут.
Дышать
Я хочу дышать свободно,
Трудности переживая стойко,
Чтоб мысли были все мои на воле.
Мечты, надежды… все ничтожно,
Когда не можешь ты дышать свободно.
Я хотел бы снять оковы,
Перестать терпеть, страдать.
Увидеть я хочу свободу,
Я хочу дышать!
И все цепи разорвать,
И твердою ногой ступать
По дороге жизни,
Не смотря на мир сквозь призму.
Мне судьба гласит:
"Не будешь ты дышать свободно,
А клеймо твое – пиит".
И молва средь всех гуляет, что я есть то, что им удобно…
Я покажу лишь жест!
И кричите дальше, громче из нор своих, удобных мест,
Ибо вы увидите лишь перст!
На рассвете я – Начало,
На закате я – Конец.
Запомните, отныне и вовек,
Я сам судьбы своей Творец…
Улица потухших фонарей
Я иду по улице потухших фонарей
Мимо предателей, воров, блядей, родных,
друзей.
На улице потухших фонарей
Я вижу боль и слёзы близких мне людей…
На улице потухших фонарей
В оконных домов проемах лишь ветер играет…
С дымом погасших свечей.
Здесь выживают те, кто всех наглей
На улице потухших фонарей
Один закон – ступай по головам.
Улица ненужных никому смертей
Диктует нам: "Хоть сдохни, но иди по черепам.
Шагая по костям хрустящим,
Милостыни
Себя и их ты уважай".
Никто здесь Богом не любим,
В отблесках костра греющихся детей
И в диком танце пляшущих теней,
Слабый… Сильный… Ты один.
Стирая ноги в кровь, не стой, иди,
Двигайся, спасайся.
Да хоть по трупам ты ползи,
Давай, беги…
Крик
Материнский дом.
В памяти всплывают светлые моменты детства,
Там легко душе согреться.
Материнский дом
Я вспоминаю, чтобы забыться… Шум листвы, аллея, парк…
Скажи, почему теперь не так?
Снег, улыбка, розовые щёки…
Как слёзы льются эти строки.
Для меня семья осталась там,
Где глаза ребёнка не видят ссор, брань.
Теперь семья лишь слово в этой строчке,
Пустой лишь звук, сухая оболочка…
Вместе просто легче жить, можно жить и не любить.
Маяк ведь должен всем светить
В этом чёрном, чуждом мире.
Жаль, что света я его давно не вижу.
А наглядеться не успел, все взрослел, взрослел… Все, что выше – восемнадцать строк.
Какой в них толк и прок?
Восемнадцать строк лишь чистой памяти и моих мыслей.
Затерялся на дороге этой этот странный смысл.
О друзья, ответьте на вопрос
Вы видели угасающий в конце тоннеля свет?
Рвался с треском ли ваш трос?
Имели ль счастье вы разочароваться в святейшем том, что есть?
Меня мысль тревожит,
Мы с тобой ведь так похожи…
Я буду видеть эту боль?
А вдруг и я такой же?
Уходя, ощущал ли на губах своих ты соль
От высохших и горьких слёз?
От детских слёз…
Что в безмолвном крике говорили: "Стой!" Ребёнку все равно, кто виноват в его беде,
Он видит то, что есть.
Что? Пришёл конец его счастливой жизни, его семье?
Холодная и скользкая, словно весь ваш чудный, мерзкий мир…
Виновного ждёт месть.
Она придёт внезапно, её никто не ждёт.
Все думают, ребёнок не опасен?
Ну и зря, напрасно.
Обида не уйдёт!
Да и как она уйдёт, если, видя смех детей
И радости, и счастье всех семей,
Он видел боль утрат, потерь, обид.
Вовсе не в ребёнке жил пиит, он умрёт, уйдёт, сгорит…
И упадёт, своею рифмой крылья опалив,
А ребёнок будет во мне жить.
Жить и помнить, играя на плакучей лире,
Что он, как и тогда, один, в вашем чёрном, чуждом мире.