Чижик – пыжик
Шрифт:
— Бандит. Как зовут — не знаю.
— Особые приметы есть?
— Что-что? — не понял Осокин.
— Чем он отличается от других людей? — сформулировал я попонятней.
Он повернулся ко мне, приложил руку ко лбу, чтобы кровь не текла.
— Здоровый. Как ты.
Мусора в подобных случаях шутят: особые приметы — усы, борода и дырка в жопе. Ничего, время и желание у нас есть, будем толковать до тех пор, пока не вывернем заказчика на лицо.
— Татуировки
— Есть. Много.
— Какие?
— Разные. Не помню. Во — перстни на обоих руках.
— Что на них изображено?
— Не помню.
— Хоть на что похоже?
Осокин пожал плечами.
— На динамит похоже? — стебанулся я.
— Нет, — ответил он уверенно и даже улыбнулся, но не очень весело.
— На каждом перстне есть рисунок. Попробуй нарисовать, — предложил стоявший справа «витязь» и протянул Осокину записную книжку и ручку.
Динамитчик взял их, повертел и произнес:
— Нет, не помню.
— А машина у него есть? — спросил я. Изобретатели неравнодушны к любой технике.
— Есть! — радостно подтвердил Осокин. — «БМВ», новая, дорогая. Он самый главный.
На «БМВ» из самых главных ездил Вэка. Мы переглянулись с Михалевским. Он пожал плечами: мол, тоже верил, что в жизни есть святое, но пришлось убедиться в обратном.
— Давай книжку и ручку, — потребовал «витязь», поняв, что допрос окончен.
Осокин отдал. Какое-то еще время посмотрев на «витязя», вдруг выпалил:
— Зуб у него, вроде этот, — показал на своих, — вставной, только железный.
«Витязь» улыбнулся, показав два золотых. Да, будь у него все целы, я бы совершил непоправимую ошибку.
— Лось? — высказал догадку Михалевский.
Оно, трепло хвастливое.
— По поручению Деркача, — добавил я, облегченно вздохнув: теперь не надо ломать голову над переделкой мировоззрения.
— А может, сам? — предположил Михалевский, как бы оправдываясь за поспешность в обвинении Вэки.
— Проверим, — сказал я.
Динамитчик смотрел на нас из-под прислоненной ко лбу ладони. Дурнота прошла. Ебаный карась подслушивал с искренним детским любопытством.
Михалевский показал на него глазами: что будем делать?
— Пусть живет, — сказал я, придумав, как использую его. — Чтоб в Толстожопинске месяц не появлялся, понял?
— Да, — согласился он.
— Ничего там не забыл? Может, что-нибудь надо взять? — подтолкнул его в нужном направлении.
— Надо.
— Разрешаю съездить на один день. Завтра. Утром приехал, взял, что надо, и сразу сюда. Никому не звонить.
— А я не знаю его
— Когда убьешь меня?
— Ага, — честно признался Осокин.
— И сколько тебе заплатили?
— Пять тысяч, — ответил он и уточнил: — Долларов.
Я чуть не выматерился от обиды: за неполный год подешевел на три штуки.
— И все деньги сразу отдали?
— Пятьсот. Остальные потом.
Ой, бля! Подешевел быстрей рубля! Тому, кто потом хлопнул бы Динамитчика, заплатили бы больше.
Михалевский, улыбаясь, переглянулся со своими подчиненными.
— Уходим, — скомандовал я.
— Коробку заберем? — спросил Михалевский.
— Обязательно, — ответил я и спросил у Осокина: — Профессор, она не ебнет?
— В часах батарейки нет.
— Для меня приготовил?
Он кивнул.
Уже в дверях я напомнил:
— Ты понял — завтра утром и опять сюда? На месяц. Иначе сам знаешь, что будет.
— Понял, — подтвердил он, жадным взглядом провожая коробку из-под обуви.
Обратно пошли через деревню. У встречной бабки, которая в огромных резиновых сапогах шкандыбала нам навстречу, узнали расписание автобуса. Ходил всего один в девять утра, час дня и шесть вечера. Коробку выкинули с моста в реку.
— Сдай его мусорам, — приказал я Михалевскому, когда ехали в машине. — Скажи, что завтра утром придет домой, пусть берут.
— Понятно.
— Организуй возле дома наблюдение, — продолжил я. — Сейчас в «Светке», если Деркач или Лось там, — я поймал его взгляд и добавил, улыбнувшись, — и Вэка, скажу, что нашли исполнителя, завтра утром будем брать. Посмотрим, кто притопает, кроме мусоров.
— Умно, — похвалил Михалевский.
Я высадил его возле «Витязя», а сам покатил в «Светку». Машину поставил на охраняемую стоянку на заднем дворе. Теперь два пенсионера через день охраняли наши тачки, получая деньгами и по бутылке водки после дежурства. Последнее им нравилось больше, ведь деньги обесценивались слишком быстро.
В зале были все трое подозреваемых. Вэка сидел со Снегирем на одном конце, Деркач и Лось — на другом. Я поздоровался со всеми. Странное ощущение — прикасаться к людям, которые пытаются убить тебя и которых ты собираешься убить. Я постарался, чтобы голова и сердце были пусты. Деркач, как и многие подслеповатые, обладал развитой интуицией.
Я сел за стол, налил себе конины.
— Где пропадал? — спросил Вэка.
— Охотился на подрывника, — ответил я громко, чтобы все слышали, выпил и закусил долькой подсахаренного лимона.