Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
По завершении сделки Маркиза и мама присаживаются на несколько часов поболтать. Возобновляются разговоры бывалых следопытов о чужих деньгах. Маркиза отводит душу и ненавистно говорит о неправедно разбогатевших женах писателей. Сидящим рядом впору затыкать уши.
Маркиза и Шафира, пожалуй, единственные, кто ни разу открыто не пошел против мамы. Маркиза хоть и вздорная баба, перечить матушке побаивается. Шафира сама по себе осторожная, ни с кем не ссорится, знай себе, неустанно зарабатывает образ выдержанной, всепонимающей женщины. Тетя Шафира умеет
Айгешат души не чает в тете Шафире. Супруга дяди Урайхана отвечает ей взаимностью и хвалит матушку за подбор и расстановку кадров: "Женгей, вы молодец!". Матушка сама не нарадуется на себя и отвечает подруге жизнеутверждающим: "Энде"!
Сноха пока называет свекровь мамой. Дань положенным в закон привычкам, но по возрасту матушка не годится ей в мамы. Папу Айгешат зовет аташкой. Мама готовит для отца немудрящую еду отдельно,
Айгешат относит завтрак в кабинет и минут через десять спрашивает:
"Аташка, как поели?".
– Спасибо, – благодарит папа, – чуть не подавился.
Кто бы мог подумать! Айгешат, любящая предаваться созерцательности, хорошо знающая Кавабату и Акутагаву, с интересом слушает мамины байки про казахских литераторов. Ей интересны и Г.М., и Джамбул, от похождений которого на первой декаде казахской литературы и искусства в Москве она изнемогает от смеха. Она приглядывается и к соседям. Среди них ей жить, надо знать, кто есть кто.
Мама говорит:
– Соседи завидуют мне из-з Айгешат.
Тут она, скорее всего, попала в точку. Если уж Шарбану с Баткен пытались отговорить Айгешат не жить со мной, то что говорить о тете
Софье с Балтуган. Обеих мама выкупает по глазам. Балтуган к нам не ходит, тетя Софья по старой привычке заглядывает и мама назло ей рассказывает про то, как ей неслыханно повезло со снохой, с учеными-сватами. Соседка опускает глаза, молчит.
Жарылгапов далек от бабьих сплетен. Айгешат ему нравится, при ней он тактично забывает об аргынофобии и, что уж совсем неожиданно, соглашается с лицемерными вводными матушки: "И среди уйсуней встречаются хорошие люди".
Моя жена слушает Жарылгапова с открытым ртом.
– Дядя Ислам, вы интереснейший человек!
Жарылгапов усмехается:
– Келин, сен маган жакслап кюймак псир. Мен саган коп ангеме айтайим.
Дядя Ислам любитель оладушек, еще его радует знание маминой снохой казахского. С Ситкой Чарли он разговаривал на русском, со мной тоже не употребляет казахских слов. В беседах с Айгешат он то и дело приговаривает: "Барекельде!". Ему много приходится бороться за открытие казахских школ в Алма-Ате, и если бы кто сказал ему, что его подвижничество никому не нужно, он бы сильно кайфанул. Хотя он и сам видит: русские не видят причин интересоваться казахским языком не потому что он недостаточно благозвучен и хорош – кто его разберет? Что уж там, русские все видят и им привычней чуять нутром.
Они прекрасно видят, что из себя
Мысал ушын, мне режет уши немецкий. Какая-то маскулина слышится в дойче, но немцы принудили учить свой язык не тем, что он немецкий, а своими людьми. Причина в носителях языка. Мало того, что кочевник человек без биографии, ему не о чем поведать миру кроме того, как о том, как он пас овец. На дворе вторая половина ХХ века, но и с книжками под мышками мы все те же братуханы Чингисхана.
Жарылгапов прекрасно знает, что почем и кто откуда. Но и ему часто изменяет объективность, он верит в заговор против языка, против казахов и как-то повторил услышанное от Ауэзова о том, что
Абай ни в чем не уступает Шекспиру и Гейне, и беда степного философа только в том, что он родился казахом. Один из лучших знатоков русской словесности не в силах смириться с положением родного языка.
Он рвет и мечет, придумывает новые слова и не просит за них денег.
Только бы язык выглядел на уровне его новых изобретений. Слово
"аргынофобия" он придумал в связи со страхами, царившими в мире в
50-х, отслеживая политическую жизнь планеты. При всей европейскости словосочетание вторично, но оно нисколько не коробит слух, поднимает казахский на новые уровни.
Айгешат понимает и разделяет озабоченность Жарылгапова, нажарив оладьи, она звонит соседу: "Дядя Ислам, приходите пить чай".
Вместо Карины второй год работает Света Волкова. Зовем мы ее оторвой. Зовем за то, что выводит из себя Шкрета. У Саши к приходу
Светы накапливается писанина для перепечатки. И пока она, как всегда задерживается на час – полтора, Шкрет, которого ждет Чокин с перепечаткой, мечет икру. Волкова появляется и Саша на нее: "Света, ты где была?".
– Где я была – это мое дело.
Мы гогочем, Шкрет столбенеет.
– Что за шут?
Оторве 20 лет. Она живет с мамой и рассказывает о танцах в пограничном училище. Жених ее курсант, по окончании училища оторва уедет с ним на дальнее пограничье. Девчонка любит посмеяться, я с ней ругаюсь. Ругаемся мы с ней из-за цветочных горшков. Света запрещает нам курить в комнате.
– Оторва, – угрожаю я, – будешь продожать на нервы действовать – все листочки твоим цветочкам оторву!
– Кончай, Бек, – Волкова стучит по клавишам и улыбается, – ты не такой.
Притирка идет трудно. Напившись, я спросил Айгешат: "Почему ты пошла за меня? Ты ведь не любишь меня".
– Я надеялась со временем влюбиться в тебя.
Мыслимое ли дело, спать с чудовищем и надеяться в него влюбиться?
Матушка успокаивает ее: психованность сына не от неспособности оценить то, что он получил. За непорядком в наших отношениях стоит