Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Она спросила:
– Ты приведешь ко мне своих детей?
Валера с Ситком купили в ЦУМе хрустальную люстру для новой квартиры и объявили, что эта люстра Ситки Чарли.
Квартира в писательском доме. Четыре комнаты, длинный коридор с холлом, просторная кухня с балконом. Мама заняла столовую, папа – кабинет-спальню. Мне отвели северную с балконом, Шефу – маленькую, которую по старой памяти называем детской. Ситка спит на кушетке в холле.
Предполагалось, что Джон, приходя домой в отпуск будет жить в детской, а Шеф со мной в северной
Осенью 71-го Джон в последний раз побывал с десять дней на старой квартире в отпуске. Он искал друзей-анашокуров. Вернулся домой пару раз пьяный.
В старом дворе было куда как проще. Друг друга соседи знали хорошо и, что можно ждать от нас всем наперед известно. В новом доме, говорила мама, соседей-писателей следовало остерегаться.
Словом, если Джона и брать домой в нынешнем состоянии в отпуск, то ненадолго. Джоновское сознание уже не то, каким оно было в 69-70-м годах.
Джон напропалую гнал гусей.
С нами на одной площадке поселился с женой и двумя маленькими детьми успешный литератор Саток. На первом этаже жили семьи поэтов
Гарифуллы и Бахадыра, на третьем – семья переводчика Махмуда. На четвертом этаже друг против друга получили квартиры семьи Ислама
Жарылгапова и писательницы Галины Черноголовиной.
Во втором подъезде – профессор филологии Ныгмет с женой
Магриппой, главный редактор издательства Асет с женой Софьей, сын крупного писателя филолог Бурат с женой Тарлан, писательская пара
Карашаш и Аслан. Кроме упомянутых лиц жили в доме и другие писатели, но в развитии дальнейшего сюжета участия они не принимают.
Галина Васильевна Черноголовина заместитель главного редактора журнала "Простор". Муж ее Геннадий Александрович работал собкором
"Учительской газеты", дети Боря и Маша учились в институте.
Валера называл писательницу сестрой, а она в свою очередь обращалась к Ситку не иначе как к Александре Самсоновне – такое имя-отчество Валера придумал для мамы еще в 58-м году.
Галина Васильевна заскакивала к нам не более чем на пару минут.
Валера и она шумно приветствовали друг друга, непременно целовались, папа спрашивал:
– Как Геннадий, Боря, Маша?
Не забывал заходить и Ислам Жарылгапов. Ситка и Ислам продолжили, начатые в 57-м на Кирова,129, исторические разбирательства.
Жарлыгапов давно уже не редактор писательской газеты. В настоящее время он директор бюро пропаганды художественной литературы.
В начале 50-х Жарылгапов заведовал в ЦК КП Казахстана отделом культуры, позже учился в Высшей дипломатической школе. Вернулся из
Москвы и вплотную занялся литературой.
Ислам блестяще владеет русским языком. Что уж до казахского, то здесь, гласила молва, равных в республике ему не было. Язык кочевников полон глаголов с одним гласным – вроде "тур", "жур",
"кет". На слух слова воспринимаются понуканиями-тычками табунщика.
Жарылгапов взялся за окультуривание родного языка, для чего и придумал под тысячу
Словно отвечая на вопрос, почему он при таких талантах не пишет свои вещи, дядя Ислам как-то сказал:
– Не хочу и не умею врать.
Книг в его доме море. Кроме того, Жарылгапов выписывал газет, журналов на сто рублей в год. Почтальонам иной раз тяжело таскать скопившуюся за месяц уйму журналов, из отделения звонили дяде
Исламу, просили самому прийти за подпиской. "Писатель должен знать все". – говорил Бунин. Глядя на Жарылгапова, возникает желание уточнить: "Писатель должен знать всего понемножку". Выдавать нужду за добродетель все равно, что врать. По-моему, сочинительство стоит того, чтобы хоть немного, но пофантазировать. Дядя Ислам здесь что-то путал – игра воображения это не совсем вранье. Может, не мог он заставить себя сочинять по другой причине? Из-за того, что привык смолоду излишне много читать?
Ситка продолжил, начатые в 57-м споры с Жарылгаповым. Одним из пунктов разногласий стоял Солженицын
– Фамилия у него, заметь: Сол-же-ни-цын – "солжет" и не дорого возьмет.- говорил дядя Ислам. – И отчество у него характерное,
Исаевич. Фотографию я его не видел, но уверен: он еврей.
– Еврей? Вы что-то путаете, дорогой дядя Ислам. – смеялся Ситка
Чарли. – Солженицын стопроцентный американец!
– А я тебе, о чем говорю? – улыбался Жарылгапов.
Говорили они и о боге.
– Люди сами себе придумывают богов. – сказал дядя Ислам.
–
Сегодня для нас боги Карл Маркс, Ленин, Сталин.
Против Сталина Ситка ничего не имел. Тем не менее за бога он обиделся.
– Бога нельзя придумать! Как вы не понимаете! – Ситка махнул рукой. – Ладно, Сталин…Но это не бог… А Маркс с Лениным – это черти собачьи…
– Черти – не черти, но других богов у нас нет.
Жарылгапов уходил и Шеф спрашивал:
– Ну как? Отвел душу?
– Да ну его… – Ситка Чарли снисходительно улыбнулся, вздохнул.
– Глупый он.
Принципиальности Жарылгапова, временами доходившей до беспощадной непреклонности, остерегались многие. В том числе и мои родители.
Почему? Валера как-то обмолвился:
– Ислам считает нас обуржуазившимися.
Избегал внеплановых встреч с Жарылгаповым и Аблай Есентугелов.
Здесь возникала загадка. По повадкам Есентугелов чистоплюй похлеще
Жарылгапова, к тому же они оба аргыны, и казалось бы обоим дружить да дружить на единой платформе. С любым человеком можно договориться. Есентугелов и Жарылгапов свободно могли прийти к единой позиции на почве аргынства. В этом случае дядя Аблай заимел бы мощного союзника в борьбе с писателями-западниками – Ислам великолепный полемист и в споре на газетных страницах с тем же