Чм66 или миллион лет после затмения солнца
Шрифт:
Витька примерно так же как и я, но человек он любопытный.
Кличку получил он на просмотре румынского фильма "Колонна". По равнине скакали с топорами на лошадях, натянув на лица лисьи морды, варвары. Витька спросил:
– Это кто?
– Ваши предки. – ответил я.
– Ужас. – прошептал Курако.
Мама его преподавала математику в 28-й школе, отец Виктор
Степанович отставной подполковник медицинской службы вел занятия по медицине в институте иностранных языков, а на досуге лихорадочно рассказывал о богатеях
– Ты
– Виктор Степанович, – уточнял я, – не Бабник, а Бабкин.
– Так я и говорю, Бабник. – взахлеб повествовал старший Курако.
–
Знаешь сколько у него денег?
– Сколько?
– Миллионы.
Виктор Степанович прихрамывал на одну ногу. Не как "Твист о гейн", но заметно. С утра он пил портвейн, к вечеру наливался до краев, бродил по округе пьяненький, но милиция его не трогала.
– Мария Леонтьевна, – говорил участковый маме Варвара, – вашего мужа мы не забираем.
– Что его забирать? Тихий инвалид войны.
Варвар парень экономный. Когда я рассказал маме, как Витька умудрился прожить в Топаре четыре месяца на десять рублей, то Ситок, видавшая всякие виды, не удержалась от восхищения.
– Жадный молодец! Бери с него пример.
Прожить на червонец в чужом городе и при этом поправиться на четыре килограмма Варвару бы не удалось, если бы с ним в одной комнате не жили однокашники Канат Дильдабеков и Жусуп Калымбетов.
Они привезли с собой тушу барана, несколько кругов любительской колбасы, два ящика макарон. Колбасу они просили Витьку без их ведома не трогать. Витька просыпался с уходом Каната и Жусупа на ТЭЦ и первым делом нарезал себе на завтрак любительской. Отрезал он так, чтобы не было заметно. Дильдабеков и Калымбетов возвращались со станции и возмущались:
– Опять нашу колбасу ел!
Колбаса висела у окна на веревочке. Витька не мог понять, откуда они узнавали про его баловство с любительской. Нарезал то он аккуратно. Приглядевшись, увидел еле заметную, сделанную ножом, метку. Посмеялся про себя Витька, да и стал делать свою метку, ту что повыше оставленной Жусупом с Канатом. Канат и Жусуп продолжали хмуриться, но попрекать обжорством прекратили
Что касается бараньей туши, то Витька говорил друзьям:
– Вы езжайте себе спокойно на станцию. А я пока приготовлю бешбармак.
– Любишь бешбармак? – беспокойно спрашивал Калымбетов.
– Я люблю казахов. – говорил Варвар. – У вас и кухня хорошая. Еще мне нравится казы.
После Топара Жусуп разочаровался в однокашнике.
– Твой друг Курако нехороший. – говорил он мне.
– Жрет много?
– Откуда знаешь?
– Знаю.
…– Ленка болела. Пока с Любкой искали ампициллин – ни до кого не было дела. – Коротя расставлял шахматы.
– Ребенок болеет – плохо. – Шеф сделал ход. – Сейчас как?
– Любка колет ее десять дней… Хрипы прошли. Та-ак… Что ты мне тут готовишь? – Коротя задумался и сказал. – На той неделе я звонил тебе на работу. Сказали,
– Ну да… Два дня с Димкой там проторчали.
Вовка Коротя геофизик и работает в трех километрах от города в
Волковской экспедиции. Жена его Люба физик. У них две дочери Лена и
Катя.
Женился в 71-м и Мурка Мусабаев. Мурка заведует отделением в инфекционной больнице. Полчаса назад звонил, обещал подойти.
Матушка зовет меня на кухню. Передача готова. Сегодня я иду кормить Ситку и Джона.
В столовой третьего отделения пожилая женщина беседует с молоденьким парнем. Женщина встает, подходит к умывальнику, моет руки, возвращается за столик. Паренек доедает коржик.
Мы сели через стол от них, Ситку госпитализировали позавчера, глаза у него зашмаленные, он суетится, Джон психует.
– Джонни, погоди… – Ситка соскочил со стула. – Сейчас я возьму у буфетчицы ложки.
Джон ничего не говорит и руками лезет в кастрюльку с бешбармаком.
– Джонни, говорю тебе, погоди… – Ситка нетерпеливо стучит в задраенное фанерным листом окошко раздаточной.
Джон продолжал ковыряться в кастрюльке.
– Вера, нам с братишкой нужны ложки!
Окошко раздаточной открылось.
– Вот ложки, Джонни… – Ситка Чарли глянул на Джона и сказал.
–
Что не мог подождать?
– Иди на х…! – алюминиевая ложка полела на пол.
– Ты что?!
– Ты мне остох…л! Иди в п…! – Джон замахнулся на Ситку Чарли.
Семейно-психический камнепад перегородил дорогу через перевал. В эти минуты для меня четко и ясно обрисовалось положение, в какое угодила наша семья. Это даже не несчастье, а последствия непонятной природы разрушительнейшей катастрофы в горах. Глыбины продолжали валиться с вершин и спереди и сзади. Перевал закрыт навсегда.
"И это только начало, – думал я, – Впереди бесконечная зима".
Картина цапающихся моих безумных братьев отображалась во мне внутренним грохочением. Я уже не испытывал жалости ни к себе, ни к сумасшедшим братьям. В эти минуты я ненавидел и Ситку, и Джона.
Сейчас я по-настоящему понимал, что подлинный ужас существования нашей семьи возможно ощутить только здесь, в пропитанной кислым томатным духом столовой третьего отделения.
И умереть нельзя, и жить невозможно. "Прощай, труба зовет..".
Положение трубовое.
…Я миновал проходную больницы и чуть ли не бегом преодолев три квартала, пытался собрать, воссоединить себя. Мама не понимает, где мы находимся. Она хорохорится. А папа…? Валера все понимал…
Бедный, бедный папа…
В какой мы очутились западне, по-моему, лучше всего понимал один только я. Потому, что все надежды родителей сомкнулись на мне и, что из этого могло получиться, знал только я один.
Я замедлил ход и задумался.
Внезапно, ни с того, ни сего передо мной далеким видением промелькнула Таня Власенкова. Она возникла не на секунду-две, – на короткий миг, – и тут же рассеялась.