Чрезвычайное положение
Шрифт:
— Спасибо.
Эйб хранил холодное презрительное молчание. Его, очевидно, раздражали эти псевдобогемные манеры Браама.
— Ну так как же, все эти беспорядки коснулись вас? — спросил Эндрю, чтобы поддержать разговор, поскольку Эйб не желал приложить для этого хотя бы малейшее усилие.
— Я пишу поэму об этих событиях.
— В героическом стиле?
— Нет. Она навеяна Чосером. Свободный стих. Я уже закончил три части. Первая посвящена погибшим в Шарпевиле. Хотите послушать?
— Пока не очень. Давайте еще выпьем.
Джастин пришел, когда разговор стал
Эйб сразу оживился.
— Хелло, Эндрю! Хелло, Эйб! Приятно видеть вас снова.
— Выпей вина, — предложил Браам.
— Спасибо.
— Налей в мою кружку. Я возьму банку.
— Я слышал, у тебя мрачные предчувствия насчет будущего, Джастин, — заговорил Эйб, повернувшись спиной к Брааму.
— Да, — ответил Джастин, — хотя я не называл бы это предчувствием. Скажем так: дело принимает серьезный оборот.
— Думаешь, объявят чрезвычайное положение?
— Вполне возможно. Однако, поскольку НАК затеял все это, наша задача состоит в том, чтобы довести дело до логического конца.
— А это значит…
— Мы должны решительно требовать полной отмены пропусков и минимальной зарплаты фунт в день.
— Как этого добиться?
— Надо убедить цветных рабочих поддержать забастовку — по крайней мере в Кейптауне. В Ворчестере уже удалось это сделать. Некоторые из нас день и ночь трудятся над этим.
— Продолжаете увлекаться авантюризмом? — ехидно спросил Эйб.
— Что ты хочешь этим сказать? — резко ответил Джастин.
— Кампания, начатая ПАК, основана на хвастовстве и политическом оппортунизме.
— Вот как? Но я ведь не член ПАК.
— Они ставили перед собой цель добиться свободы для так называемого африканского народа к тысяча девятьсот шестьдесят третьему году.
— Ты должен согласиться, что их призыв нашел достаточную поддержку.
— Я ни на минуту не допускаю мысли о том, что народ откликнулся именно на призыв ПАК. Не думаю, чтобы народ хорошо знал политику ПАК, да он и сейчас о ней ничего не знает. Просто люди с готовностью шли на любой митинг, где критиковали правительство.
— А ты с чем не согласен — с их программой или с их тактикой?
— Ни с тем, ни с другим. Я абсолютно не разделяю ориентации на африканизм, который ничуть не лучше белого расизма; они пока еще не подошли к рассмотрению основополагающих проблем и даже не отдают себе отчета в том, какое общество намерены создать. Они не берут в расчет и даже не понимают характера угнетения, против которого борются. Один из их главных представителей в Кейптауне сказал, если только я правильно запомнил, что у африканцев нет другого выхода, кроме как оказать давление на предпринимателей, которые имеют право голоса и при достаточно сильном нажиме на них будут вынуждены апеллировать к правительству.
— Наверно, это был Кгосана.
— Кто это был, я точно не знаю, но его выступление, безусловно, свидетельствует о политической naivet'e[Наивность (фр).], которая граничит с преступлением. В самом начале они передают инициативу в руки врага.
— Вы говорите, словно на занятиях с учениками, — усмехнулся Браам.
Эйб игнорировал его замечание
— Надо с самого начала внушить людям, что угнетению подвергаются не отдельные группы населения, а все. Они должны рассматривать себя не как африканцев, цветных, индийцев или белых, а как единый народ, стремящийся уничтожить национальный гнет. Расизм нельзя искоренить расизмом или путем разрозненных выступлений.
— Браво! Браво! — презрительно сказал Браам.
— Очень хорошо, — нетерпеливо возразил Джастин, — но куда все это нас приведет? И куда мы пойдем дальше? Мы что, будем штаны просиживать, обсуждая мельчайшие достоинства и недостатки политических теорий?
— Не надо умалять значение политических теорий!
— Прекрасные слова! Только как воплотить их в жизнь?
— Путем просвещения.
— В школах? — снова вмешался Браам.
— Нет, в жизни. Я имею в виду просвещение, а не обучение. И прежде всего просвещение в идейном плане. Народ, который хочет добиться своего собственного освобождения, должен ясно сознавать, что признание расизма означает отречение от элементарной гуманности.
— И как же осуществлять это просвещение на практике?
— Путем сплочения масс, для чего надо использовать любой непосредственно затрагивающий их вопрос.
— Ну, а кто сейчас стоит на оппортунистической позиции? Ты имеешь в виду локальные мероприятия, не правда ли?
— Да, если события рассматриваются в их взаимосвязи, как звенья одной и той же цепи.
— Ну знаешь ли, — вспылил Джастин, — я долго слушал таких интеллигентов, как ты, — если вас можно назвать интеллигентами. Вы только и умеете, что говорить, говорить и говорить! И никогда ничего не делаете. По всем вопросам вы занимаете негативную позицию. Возражаете против всего. А вам никогда не приходило в голову, что вы можете ошибаться?
— Прежде чем что-нибудь делать, мы должны ясно себе представить, что мы собираемся делать и каковы будут последствия. Тщательно выбрать моральное оружие и наметить плацдарм боевых операций.
— Где же это? — не унимался Браам. — В школе?
Эйб игнорировал его замечание.
— Если наша борьба носит принципиальный характер, мы не можем позволить себе отходить от принципов.
— Будь прокляты эти принципы! — сердито сказал Джастин. — Ты рассуждаешь о принципах, в то время как люди голодают, томятся в тюрьмах или в ссылке. Ты разглагольствуешь о гуманности в напыщенном академическом тоне, в то время как жертвы Шарпевиля взывают к мести. А разве наши противники пекутся о гуманности и принципах?
— Не впадай в истерику. Это неэстетично.
— У меня есть все основания впадать в истерику, и меня не волнует, эстетично это или неэстетично. Я продолжаю ратовать за объединенную забастовку всех небелых. Разве я не прав или беспринципен?
— Если ты ратуешь за объединенную забастовку всех неевропейцев, ты фактически признаешь расизм.
— Знаешь, ты просто махровый реакционер!
— Почему бы тебе еще не назвать меня шпиком?
— Ты всегда мыслил в этом плане?
— Ну, положим, не всегда, но ведь идеи развиваются.