Чрезвычайное
Шрифт:
Говорили о весеннем севе, который вот-вот должен начаться.
Над всклоченными шевелюрами, над короткими, стриженными ежиками, над лысинами с седыми макушками висел табачный дым. Я принялся разглядывать собравшихся, тех, кого обязан убедить. Обдутые ветром, продубленные морозом лица - полные и худощавые, молодые и старческие, открыто-простодушные и лукаво-хитрые, властные, запоминающиеся, как у моего соседа, и неприметные на первый взгляд, как у пожилого товарища с обликом колхозного счетовода, почему-то свободно занимающего место по правую руку от Ващенкова. На всех лицах общее - какая-то деловитая, независимая сосредоточенность. Общее и в одежде - полное пренебрежение
Но мой сосед в охотничьих сапогах откликнулся на фамилию Лапотников. И я вспомнил, что не раз слышал: Лапотников - традцатитысячник, Лапотников добровольно принял самый отстающий колхоз, Лапотников года за два восстановил развалившееся хозяйство... Пожилой человек с неприметным обликом колхозного счетовода оказался агрономом Савелием Гущиным, недавно награжденным орденом Ленина. Он своего рода знаменитость в области, ежегодно получает самые высокие урожаи.
Районных работников знаю всех, они сейчас как-то затерялись среди этих тузов периферии. Вон и Лубков - скромно сидит в углу, пристроив на колени блокнот, поигрывает карандашом, демонстративно не глядит в мою сторону, прилежно слушает, что говорят.
Стал слушать и я. Земля подсыхает. Дня через три подымать клеверища. Не присланы запасные части для тракторов... На складах при станции лежат запчасти... Нет, не запчасти, а одни только пальцевые шестерни... Горючее прибыло... Вовремя же прибыло, развози его, когда дороги размыло, реки разлились, на тракторах не пролезешь... Почему только в последние дни спохватились, что семена некондиционные?.. Почему ремонтная станция до сих пор задерживает партию широкорядных сеялок?.. Почему минеральные удобрения мокнут под открытым небом?.. Опять дороги! Опять нет транспорта! Изворачивайтесь! Хватит волынить! Не ждет время, через несколько дней подсохнет земля! Весна подпирает!
Для меня весна - ежегодное предэкзаменационное оживление в школе, широкие лужи на городских улицах, заматерелый сугроб, истлевающий на задворках под дровяным сараем, просыхающая земля, один вид которой вызывает смутное детское желание побегать босиком... Я, родившийся в крестьянской семье, забыл, что подсыхающая весной земля может не только пробуждать детское желание, но и тревожить, лишать сна. Сейчас из разговоров этих людей я словно в разрезе увидел наш район: влажная зябь, томящаяся под солнцем, раскисшая озимь, вот-вот готовая распушиться, разбухшие от грязи дороги, по которым даже пеший пробирается с трудом, дороги, замораживающие жизнь. Эти люди ответственны за то, чтоб район с его полями, лесами, деревнями, размытыми дорогами жил нормальной жизнью, чтоб я, учителя, мои ученики, все жители нашего города не остались без хлеба. Идет весна, подсыхает земля - не упусти время!
Я с невольным уважением глядел на Ващенкова. Он сидел за столом - лицо тронуто щетиной, глаза запавшие, потертый, узкий в плечах пиджак, ширококостные руки вылезают из коротких рукавов. В этих руках все нити запутанной жизни, где так трудно свести концы с концами. Наши взгляды встретились, он чуть приметно кивнул головой.
Табачный дым подымается к потолку, озабоченные лица повернуты в сторону мослаковатого мужчины, директора ремонтной станции. Он комкает в руках тетрадь, сердито доказывает, почему
Директор ремонтной станции сел. Ващенков обратился к собравшимся:
– Товарищи, мы свои дела быстро не решим. Хорошо, если к вечеру управимся. А здесь ждет Анатолий Матвеевич Махотин. Быть может, мы обсудим его вопрос?
Все глаза обратились в мою сторону. Несколько доброжелательных голосов поддержали:
– Нашему царствию небесному не будет конца.
– Нас не пересидишь.
– Чего задерживать человека.
– Прошу, Анатолий Матвеевич, - пригласил Ващенков.
Я вышел к столу. Обветренные лица, выжидающие глаза - эти люди вызывают во мне не только уважение, мы воюем заодно, только наступаем с разных концов, и будет обидным недоразумением, если они меня не поймут. Мой взгляд наткнулся на взгляд Лубкова. На этот раз он смотрел на меня прямо, твердо, с вызовом. Он, видать, чувствовал себя уверенным, а я сомневался. Впрочем, сомнения вообще не в характере Лубкова. Неужели я отступлю перед ним? Неужели я не окажусь сильнее? Я сказал:
– Перед вами, дорогие товарищи, стоит человек, который носит в кармане партийный билет, а в то же время укрывает возле детей учителя-святошу, верующего в отца, сына и духа святого. Он считает себя советским педагогом, воспитывающим новое поколение, а сам, вместо того чтобы бороться с проникновением религиозного дурмана в стены школы, отвлекает посторонними диспутами о "физиках" и "лириках", он даже обещает в будущем коллективно потолковать о бессмертии души... Таким готовы меня видеть некоторые товарищи...
На обветренных лицах откровенное любопытство: "Ну-ка, ну-ка... Видим, что не прост, а как дальше выкрутишься?"
– Чем же я вызвал такое отношение к себе? Почему на меня глядят как на врага? Да только потому, что я не действую в лоб. Представьте, в каком-то колхозе вырастает недостаточно высокий урожай. Решают его поднять. Агроном начинает приглядываться к земле, подсчитывать, сколько нужно внести минеральных, сколько органических удобрений. А его берут за горло и говорят: что ты приглядываешься, что ты подсчитываешь, что ты занимаешься частностями? Нужен урожай, а не твои подсчеты, работай, и баста! Заставляй других работать!..
– Бывает, - согласился сидящий рядом с Ващенковым агроном Савелий Гущин.
– Не думаю, что вы оставались довольны этим. Вот и я недоволен, и я сопротивляюсь. Мне говорят: чего вы это мудрите, занимаетесь частностями - действуйте!.. Как агроном, не изучив почву, не получит высокого урожая, так и я, если не пойму причин, не учту всех частностей, наверняка загублю дело. Я действую, но не в лоб, и этим вызываю упреки. А для того чтобы вы поняли, в чем состоит моя деятельность, я должен рассказать об этих причинах и частностях. Наберитесь, товарищи, терпения и выслушайте внимательно.
И я начал говорить, что же, на мой взгляд, толкает людей к богу, о доверии к человеку, о взаимопонимании и поддержке, об индивидуализме и коллективизме, о роли диспутов, о положении Морщихина в школе, о том, почему не считаю нужным снимать его с работы...
Я всю жизнь занимался обучением, безошибочно привык узнавать по молчанию слушателей, по выражению их лиц - понимают ли меня, сочувствуют ли мне. Сейчас мне сочувствовали, хотя я и ощущал некоторую настороженность.
Выложив все, я прошел к своему месту и сел. С минуту слышалось лишь сдержанное покашливание.