Что будет, то и будет
Шрифт:
— А я себе народ уже выбрал и знаю, за кого буду голосовать, энергично заявил Зеев Кац, лидер небольшой правой партии, название которой я никогда не мог запомнить. — Могу назвать, я не делаю из этого секрета: это Израиль-четыре.
После этих слов некая догадка мелькнула в моих мыслях и, чтобы не упустить возможное решение, я немедленно спросил:
— А сколько народов претендует на ваши голоса?
— Сто тринадцать! — сказал Бродецки. — Вот в чем проблема! Нас-то всего двадцать один.
— Двадцать, — с кислым видом поправил раввин Бухман из «Восхождения к Торе». — Женщина
— Понятно… — протянул я, а Гиль Цейтлин, стоявший за моим креслом вне пределов видимости, гнусно хмыкнул.
— Не могли бы вы, господа, — сказал я, — дать и мне, историку, возможность ознакомиться с предвыборными программами? Права голоса у меня, естественно, нет, но я должен хотя бы определиться, к какому народу принадлежу.
— По-моему, тебе место в Израиле-пятьдесят семь, — сказал раввин Шай. — Это планета безбожников.
— Не надо на меня давить, — сказал я, становясь все более уверенным в себе. — Сам разберусь.
Я так понимаю, что исключительно психологическая инерция не позволила компьютерщикам сразу определить ситуацию. А может (судя по гнусному хихиканью Цейтлина), в ситуации они давно разобрались, но не имели представления, как с ней справиться?
В этом виртуальном мире не народ выбирал себе лидеров, а лидеры выбирали себе народ. Не лидеры выдвигали лозунги, чтобы повести людей, а народы предлагали свои программы и ждали, какую из них предпочтут лидеры. Перевернутый мир. По-моему, кто-то из программистов просто перепутал контакты или написал в какой-то программе плюс вместо минуса. Нет, я понимаю, что это чепуха. Но, черт возьми, я не мог упустить возможности изучить эту виртуальную реальность во всех ее проявлениях — подобного шанса для историка может не представиться никогда!
И прежде всего я должен был обезопасить себя от Гиля Цейтлина — мало ли что придет ему в голову!
— Этот господин, — сказал я, показывая рукой себе за спину, программист, и он хочет лишить вас всех законного права выбора.
Разве я сказал неправду?
Когда вызванные из соседней комнаты телохранители скрутили Цейтлина и начали его допрашивать (надеюсь, в рамках дозволенных методов), я сказал:
— А теперь — о программах. Хотел бы начать с Израиля под номером один. Где это, кстати?
Мужчины переглянулись, а Офра Даян закатила глаза к потолку, и я понял, что сморозил глупость.
— Ну, где бы это ни было, — бодро заявил я, — мне бы хотелось, так сказать, влиться в народ и…
— Да пожалуйста, — сказал Натан Бродецки, нажал на столе перед собой какую-то кнопку, и я влился.
Израиль-номер-один был на первый взгляд похож на марсианскую пустыню, какой ее изображают в компьютерных играх (мне пришло в голову, что пейзаж именно оттуда и был извлечен какой-то из многочисленных подпрограмм). Красные пески, красные камни, и дома в Иерусалиме тоже были красные. Слава Богу, евреи по улицам ходили не только не красные, но даже скорее зеленые по-моему, от злости на самих себя. Я остановил одного (он тут же сделал движение, чтобы дать мне в ухо, и я с трудом уклонился) и сказал:
— Радио
— Единственно верная, — отрубил прохожий. — Фабрики — евреям, земля арабам, мир — народам. Мы, евреи, будем работать на арабской земле и жить в мире. Есть возражения?
— Никаких, — торопливо согласился я. — Только два вопроса. Первый: согласятся ли арабы? Второй и главный: согласятся ли…э-э… лидеры? Ну, я не знаю, как вы их тут называете… Те, кто будет выбирать — двадцать мужчин и одна женщина. Их голоса ведь могут…
— Мы твердо рассчитываем, что Визель и семь левых лидеров проголосуют за нас. Правые должны проиграть, и религиозные им помогут, потому что будут голосовать за Израиль-третий, это очевидно.
— А это, — я обвел рукой окружающее нас красное пространство, — и есть та земля, которую вы хотите отдать арабам? По-моему, она не очень хороша, а?
— Эй, — сказал мой собеседник, — ты, видно, ничего не понимаешь в геологии. Это же золотоносная порода! Наша страна — сплошная золотая жила!
— А как насчет строительства и приема репатриантов? — спросил я после того, как отколупнул от камня кусочек и убедился, что мой собеседник прав.
— Каждому из двадцати избирателей мы построим персональный дворец, а госпоже Даян — даже два. И дадим льготные ипотечные ссуды. Репатриацию приветствуем. Сколько их сейчас, голосующих? Двадцать один? Ну, до тридцати наше хозяйство выдержит. Согласись, что больше тридцати начальников на одну страну — слишком много. Придется менять закон о возвращении…
— Ясно… — протянул я и увидел, обернувшись, хмурую физиономию Гиля Цейтлина. Значит, ему удалось обмануть бдительность охранников? Как, черт возьми, в виртуальной реальности перемещаются из одного мира в другой? Нужно сказать слово? Или нажать на какую-то кнопку? А может, написать программу?
Я просто захотел оказаться в Израиле-третьем — и стало так.
Я стоял перед Стеной плача в тесной толпе мужчин в черных костюмах и шляпах. Каждый держал в руках Тору, каждый мерно покачивался, обращаясь к Творцу, я был здесь как белая ворона, да еще и без ермолки — просто позор! Я поспешно выбрался на оперативный простор, а молящиеся, не глядя на меня, отстранялись, как от прокаженного.
Там, где обычно находился пост полицейской охраны, сидел на стуле древний хасид, который при моем приближении вытащил из какого-то ящика черную ермолку и сказал:
— Надень, и поговорим.
Я надел.
— Уверен, — продолжал хасид, — что мы отберем два-три голоса у Израиля-четыре, этих безбожников, у них в субботу ходят автобусы, а напротив Большой синагоги в Иерусалиме находится некошерный магазин. Неужели Избиратели захотят управлять такой богопротивной страной и отдадут ей свои голоса? Как по-твоему, Павел?
У меня не было времени удивляться, откуда хасид знает мое имя. А собственно, почему и нет — если уж я оказался в виртуальном мире, информация о моем присутствии вполне могла распространиться по всем виртуальным Израилям.